Пушкин, помоги! - Валерий Валерьевич Печейкин
В школе мы никогда не смотрели на Чацкого под таким углом. Помню, как я сам писал о нём сочинение под названием «Умён, остёр, красноречив». Но если бы я написал тогда, что Чацкий просто болен, то, думаю, получил бы двойку. В героях Грибоедова и Мольера всегда предлагают увидеть только «философию», но не биологию. В то время как одно не противоречит другому. Эти образы получились такими глубокими, потому что они противоречивые, но цельные. Как и любая яркая личность.
Нам нравится читать о том, как смело Чацкий бросает в лицо светскому обществу громкие обвинения. Но никто из нас не хотел бы видеть Чацкого на своей вечеринке. Сегодня мы называем такого человека душнилой, токсичным мужиком или просто – токсиком. Сами представьте, как в пятницу вечером вы собрались с друзьями посидеть и выпить. И тут появляется некий Александр Ч., который вопрошает: «А судьи кто?» Вы хотите расслабиться и забыть о проблемах и ужасах новостей, а он говорит про войну. И за столом наступает тишина. Конечно, все слышали эти новости и, конечно, все всё знают, но… Поэтому Чацкий так нравится подросткам: он противостоит один всему обществу. Но не нравится взрослым, которые живут графиком 5/2, познали налоги, ипотеку, болезни. Они знают цену жизни и вечера пятницы.
Чацкий и Альцест ужасно ведут себя со своими возлюбленными – Софьей или Селименой. Они разрушают не только отношения с обществом, но и личные отношения. И после этого – сбегают. На современный язык фраза «карету мне, карету» переводится как «такси в аэропорт». Герои, брошенные обществом, бросив девушек, «едут в Шереметьево». Разрушив чужой комфорт, вызывают себе «Комфорт+».
Почему так происходит? В школе мы отвечали на этот вопрос просто: герои не могут найти союзников, поэтому они, отчаянные одиночки, отправляются в изгнание. Но сегодня мне это видится несколько иначе. Чацкий – эгоист. Ему будет страшно встретить другого Чацкого, потому что тогда придётся разделить с ним славу изгоя. О нет! Чацкий и Альцест недовольны обществом, но очень довольны собой. Они самодовольные мизантропы.
Психотип мизантропа очень интересно представлен в работах Питера Брейгеля Старшего. Предлагаю вспомнить две его знаковые картины. Первая называется «Разоритель гнёзд». На ней крестьянин, стоя на берегу реки, указывает на мальчишку, который залез на дерево и разоряет гнездо. Ну что сказать о таком мальчике? «Октябрята говорят: плоховатый мальчик». Он разоряет птичье гнездо, разрушает экосистему. Но фигура крестьянина не поворачивается к плохому мальчику, она обращена к зрителям – к нам с вами. Я называю эту картину «Репост». Герой словно говорит: вот проблема, которую я не решаю, я просто передаю её вам. У крестьянина откровенно глупое лицо, ещё шаг и он свалится с берега в воду. Короче говоря, перед нами дурак, который считает себя спасителем мира. Вполне возможно, что он вырастет и превратится в героя следующей картины – «умного дурака».
Вторая картина Брейгеля – это «Мизантроп». Созданная в конце XVI века, она аллегорически описывает проблему – возникновение нового психотипа. Мизантропа. Сегодня это нечто вроде «раздражённого москвича» или мрачного подростка. На картине изображён старик в чёрной одежде с капюшоном, надвинутым на лицо. Видны только большой крючковатый нос и складка губ. Он похож на какого-нибудь рэпера. Сзади старика нарисован страшный карлик, заключённый в сферу, символизирующую греховный мир. Карлик ворует у старика из кармана нечто по анатомической форме напоминающее сердце. Это кошелёк. Перед стариком – на пути его движения – лежат три острых шипа-колючки. Ещё шаг и он поранит ногу. Значит, говорит нам автор, герой идёт в неверном направлении. Впереди его ждут раны, а сзади – грабёж.
Но если с острыми шипами всё было ясно, то странный карлик долгое время не давал мне покоя. Я никак не мог понять, зачем он здесь нарисован. Но однажды мне всё объяснила моя коллега. Назову её С. Она рассказала мне историю о том, как её обманул телефонный мошенник. Это случилось в один очень плохой день. С самого утра на С. свалились большие проблемы. Весь мир раздражал её, и к моменту звонка она была злой как фурия.
Итак, звонит телефон, С. поднимает трубку и начинает разговор с мошенником. Он представляется сотрудником полиции. Сообщает, что С. является свидетелем по уголовному делу и что ей на почту отправлено уведомление. Спрашивает, может ли она подъехать в отделение для дачи показаний и так далее. Так вот, я знаю С. как умнейшего человека, но тогда она поверила мошеннику! И перевела ему пару десятков тысяч рублей. Почему так произошло? Потому что даже самый большой ум становится уязвим, когда раздражён. Так и случилось с моей знакомой. Но с тех пор она твёрдо знает, что в плохом настроении не стоит разговаривать с незнакомцами и принимать решения. К счастью, сегодня она может пойти к психотерапевту и поделиться с ним этой историей.
Но куда было идти Чацкому, Альцесту или герою брейгелевской картины? Для этого нужно посмотреть в верхнюю правую часть картины «Мизантроп» и увидеть там стадо и пастуха. Это аллегорическое изображение церкви и Христа. Если на душе плохо, то пойди в церковь, исповедуйся, и психотерапевт XVI века – священник – поможет тебе найти гармонию. Герои Грибоедова и Мольера не ходят в церковь и не верят ей. Более того, сам Мольер пишет «Мизантропа», потому что ему срочно нужен текст для постановки на сцене. Ведь его «Тартюф» был снят с репертуара из-за нападок на церковь. Да, оскорбление чувств верующих – это давняя традиция! И вот в 1666 году (какая дата!) Мольер сам выходит на премьере на сцену, чтобы сыграть Альцеста. Он очень рассчитывает на эту постановку. Пьеса и собственное исполнение должны принести ему деньги! Каков результат? Скажем так, публика оценила остроумие автора, но не увлеклась им. Слишком умно. Действительно, горе от ума.
В «Мизантропе» совсем нет того, что публика любит в простых и понятных пьесах: переодевания мужчин в женщин, женщин в мужчин, прочих пикантностей, дуэлей и фейерверков. Публика платит за эффектные спектакли, а не за умные[13]. Так и Мольер, убедившись в неуспехе «Мизантропа», был вынужден срочно спасать его при помощи второго отделения, для которого написал «Лекаря поневоле».
Но столетия спустя
