Мама - Наталья Евгеньевна Назарова
– Чего ты боишься? – и сказал: “Не переживай”.
Он, наверное, каждый день смерти видит.
Он читал молитвы, а я стояла и смотрела на него, мое присутствие делало все происходящее слегка бессмысленным. Он потом написал молитву, сказал, чтобы мы с Женей ее читали и сказал, чтобы я приходила в церковь.
Еще мне нужно было купить платочки. Памятные платочки для всех. Говорят, что надо плакать в эти платочки – это помогает тем, кто умер…
Я купила платочки с птичками и узорами цветов. Бабушке понравилось.
Приехала Женя, я сказала ей, что священник сказал читать нам обеим молитву. Она согласилась. Мы закрыли комнату, а Коля остался на кухне. Мы зажгли свечу и читали молитву перед умершей мамой, и наконец-то мы все трое были снова вместе, снова было это сладкое ощущение семьи…
Пока мы читали молитву, наша кошка подошла к маме и стала лапой теребить ее одежду. Меня прям проняло, что кошка относилась к маме как к предмету. Мы с Женей ужаснулись и увели кошку из комнаты.
На кухне нас ждали сосиски. Наверное, Коля позаботился. Мы потыкали их вилками, но в мозгах они странно соотносились с мамой, которая была в другой комнате… Мы не стали есть, и Коля повел нас всех троих в “Му-му”.
Женя сказала, что поедет к Коле ночевать, а я чтобы ехала к бабушке или к тете Тане.
Я искренне удивилась:
– Куда это я поеду, как это мама – здесь, а я – там?
Женя ответила, но тихо, как будто не была уверена или как будто не хотела, чтобы мама слышала:
– Но ведь это уже не совсем мама…
Она пошла разговаривать с Колей. Я поняла, что она сейчас уедет, а я останусь наедине с мамой. У меня немного сжалось сердце.
Женя вернулась и сказала, что она тоже останется. У меня отлегло от груди. Наверное, Женя тоже немного считала, как я. Что мама все-таки в соседней комнате.
На следующий день были похороны.
С утра в квартире было много людей – мои двоюродные браться, бабушка… Она так рыдала, так рыдала… Она хотела приехать навестить маму, но плохо себя почувствовала и не поехала. Если б она знала, что мама умирает, она бы обязательно приехала. Но ей же никто не сказал… Мама ей не сказала… ну и мы… мы тоже не сказали… непонятно, как. И мы вообще не об этом думали. А мама наверняка же хотела увидеться со своей мамой… судя по тому, что она говорила… Бабушка тоже хотела бы… Она никогда себе этого не простила. Хоть это была не ее вина.
Меня попросили посидеть с Леной, пока она будет прощаться. Лена сидела рядом с гробом и не знала, что делать. Это был удачный момент. Я написала два письма и теперь могла положить их в гроб. Одна бы я не осмелилась, а кто угодно, кроме Лены, начал бы задавать вопросы.
Одно письмо было Маме. Я писала о том, как люблю ее и спасибо за все, что она сделала! Я надеялась, что ей перестало быть больно, и что ей там лучше.
Второе письмо было Богу. Я просила его принять Маму по лучшему разряду, писала Ему, что о ней нужно позаботиться, и что она больше всех это заслуживает.
Потом мы поехали на кладбище. Я села в автобусе рядом с гробом, и все время держалась за него, как будто бы держалась за маму.
В часовне я тоже держалась за гроб. Мне вдруг стало ясно, что совсем скоро маму заколотят гвоздями, и больше я ее никогда не увижу. Я рыдала и рыдала… Мне кажется, я никогда в жизни так не плакала… не рыдала… не отчаивалась… первый раз в жизни мне было все равно, как я выгляжу… все равно, что люди смотрят, все равно, что люди видят мои настоящие эмоции…
А потом маму заколотили, положили на каталку и повезли закапывать в землю. Когда я шла к могиле, мой двоюродный брат Антон подошел ко мне и взял меня за руку. Ничего не говорил, только взял за руку. Я никогда этого не забуду. Я очень ему благодарна…
Маму спустили в землю и засыпали землей. Бабушка очень убивалась. Остальных я не помню. Желаю никому никогда не узнать, каково это, когда в землю кладут кого-то с твоим лицом, кого-то, кто так близок тебе, когда твое сердце закапывают, и ты должен от него уйти, потому что тебе сказали, что оно умерло…
Была долгая дорога назад в этом опустошенном пазике с его лавками. Четверо молодых людей, которые несли гроб, в какой-то момент вышли и сказали: “Прощайте”. Не “До свидания”, а именно “Прощайте”.
Мы с Антоном сидели вместе, и он по-прежнему держал меня за руку.
На поминках мы ели эти блины, и я раздавала платочки. Говорились речи. Я поднялась и сказала что-то хорошее и правдивое про Маму, и сказала, что назову дочь в Ее честь. Я умела говорить, я сказала именно то, что хотела. Я выходила покурить на лестничную клетку с тетей и Антоном, но легче не становилось…
Больше Мама не следила, где я, и теперь мне можно было курить при всех, не прикрываясь…
Потом все закончилось. Женя попросила меня остаться с бабушкой на ночь. Я осталась. Честно говоря, я умерла, и все внутри меня было черство. Но, если я чего-то хотела, так после этой суматохи последних трех дней, когда из ниоткуда появились люди с тысячей задач, это побыть одной. Поэтому на следующий день, 30 декабря, я собралась и поехала домой. Бабушка спрашивала, не останусь ли я, не приеду ли я на Новый Год. Но мне просто надо было побыть одной. И я не хотела никому портить праздник. Я понимаю, что для бабушки это не был особый праздник, но Лена ее взбодрит, а мое присутствие и их попытки меня развеселить не принесут радости ни ей, ни мне. К тому же, я могла еще подумать, а пока я просто оделась и пошла в наш опустевший дом.
Я купила продуктов и наделала всех этих салатов, которые мы обычно делали на Новый год. Поставила две тарелки – для себя и для Мамы… В Новый год позвонила Лена. Они с бабушкой и тетей отмечали вместе. Я чуть не заплакала, когда они меня поздравляли, но надо было держаться. Потом позвонила Женя. Я ей пожелала, чтобы все старое ушло вместе со старым годом, а в новом была только радость. Ей очень понравилось. Она нашла время завезти мне подарок. Это было так странно – подарок от
