Чем пахнут звёзды - Нина Шамарина
Вот после этого «Алеши» и началось. То ли возомнил, что он мне нравится, то ли прикинул, что в этом слабость моя проявляется, но надумал взять меня своим мужским обаянием. И надо сказать, этого самого обаяния ему не занимать. Высокий, плечистый, красавец: есть что-то в нем от Василия Ланового и в стати, и во внешности. Не будь моим учеником, да лет на семь постарше, влюбилась бы. Золотарев и попроще, и помельче, и планы такие ему в голову прийти не могли… Но с дружком заодно, наблюдает и похихикивает… Убежден, что Дунаев его, дружка закадычного, паровозиком вытащит, школу в этом июне закончить поможет. Не знает, бедолага, что давно распоряжение пришло, Дунаева выпустить во что бы то ни стало – в сапоги, вперед и с песней, может, армия его воспитает? А по Золотареву точных указаний нет, еще год может в школе проболтаться. И то, что я с ними занимаюсь после уроков в свое свободное время – мой собственный выбор, мне стыдно, что они ничего не знают.
За окном меж тем май, солнце, черемуховая пороша, галочий грай. Или это не галки, а грачи носятся и орут над своими растрепанными гнездами, натыканными на березах, как многоэтажки в новом микрорайоне? Я, городская, пока еще не могу отличить одних от других. Теплый ветер залетает в приоткрытую фрамугу, зовет… Мальчишки, кряхтя и потея, пишут в тетрадках формулы, им, наверное, мешки с картошкой таскать проще. Но Дунаев мелким бисерным почерком уже ведет уравнение к финалу. Не зря старалась! Вот он вывел ответ – 1/2 – и горделиво смотрит на меня. А я едва сдерживаюсь, чтобы не захлопать в ладоши.
– Молодец, Алеша! – выкрикиваю я, забыв о том, что нужно держать дистанцию, что нельзя с ними фамильярничать – все то, что втолковывает мне директор четвертый год подряд, а я никак не могу привыкнуть. Лаконичность и простота красивого ответа сладостью растекается по языку, покалывает кончики моих пальцев. Если б заразить Дунаева этим, уверена, он легко сдаст экзамен. Я не графолог, но и мне понятно, что он аккуратен и точен – вон в тетради ни одной лишней буквы, ни одной помарочки.
Золотарев косит глазом в тетрадь Дунаева, надеясь просто содрать правильное решение, как будто запамятовал, что задачи у них разные.
– А что, Ирина Владимировна, может, черемухи вам наломать, пока Золотарь свой вариант домучивает? – неожиданно спрашивает Дунаев, и «включает» магнетизм в своих глазах. Как ему только удается? Словно лампочку: включил-выключил, когда захочет.
Я вспыхиваю румянцем – загораются жарким щеки, лоб, грудь в вырезе платья – лепечу, в душе призывая себя отвечать строго, по-учительски:
– Спасибо, Алеша, не надо. У меня под окном черемуха цветет и благоухает, ломать ни к чему.
– А ландыши, Ирина Владимировна, хотите, принесу? Только ландыши завтра, за ними идти далеко.
– Ландыши? – мямлю я, смущаясь окончательно.
Вот почему в педагогическом нас не учили тому, как вести себя с великовозрастными красавчиками, без пяти минут призывниками?
– Точка! Завтра к первому уроку будут ландыши!
– Не поспеешь к первому, на второй только, – встревает Золотарев.
– Завтра первым уроком контрольная! – восклицаю я, – нельзя опоздать! Бог с ними, с ландышами!
– Я сказал! Будут к первому! Не мути воду, Золотарь!
И ко мне:
– Не волнуйтесь, Ирина Владимировна! И ландышей нарвем, и контрольную напишем, да, Золотарь? – ткнул друга в бок Дунаев. – Я, Ирина Владимировна, с Золотаревым сегодня позанимаюсь. Я принцип уловил, а он плавает пока.
Ночью, купаясь в волнах черемухового аромата, под неумолчное пенье соловьев в кустах недалекой речушки, я представляю черные дунаевские глаза, кляня себя, на чем свет стоит, и даже пристукивая по лбу: «С ума сошла, с ума сошла, с ума сошла…»
Девять ноль-ноль. Электрический звонок прохрипел первый раз. До второго звонка пять минут, как раз хватит времени раздать ребятам двойные листочки. Непременно окажется, что у кого-то в авторучке нет чернил, прибегут к моему столу заправлять.
На доске два варианта, по четыре задания в каждом, одно, конечно, с двумя неизвестными. Осталось отметить отсутствующих в журнале и начинать контрольную. Я все тяну и тяну время, да тянуть больше некуда. Можно сделать перекличку, но я вижу, вижу: Дунаева нет! Нет и Золотарева.
А вот и второй звонок засипел, забулькал, закашлялся.
Я поднимаю руку, перепачканную мелом:
– Ребята, садимся….
Дверь распахивается наотмашь, и я вижу не букет, нет, целую вязанку ландышей! Белоснежные малюсенькие колокольцы подрагивают и, кажется, звенят нежным едва слышимым звоном. Цветов так много, что Дунаев сжимает охапку обеими ладонями.
– Мы успели, Ирина Владимировна! Я же обещал!
Он неловко вставляет букет мне в руку, несколько хрупких стеблей падают на пол, мы приседаем за ними одновременно, едва не сталкиваясь лбами.
Класс гудит, Золотарев громко рассказывает:
– За дальним лесом собирали. Леха увяз в болоте, еле выбрался, потому и долго.
Едва успокаиваю класс, и так десяти минут от урока, как ни бывало. Придется прихватить перемену. Ох, влетит мне от директора!
Девочки нет-нет да посматривают на ландыши, рассыпанные по столу. Дунаев метнулся было к «трудовику» за ведром, но я его остановила:
– Контрольная, Алеша!
Со своего места я не вижу, что там с заданиями у Дунаева, а подойти к нему не осмеливаюсь: покраснею при детях!
Дунаев пишет, почти без остановки, он спокоен и сосредоточен, лишь лоб пересекает вертикальная морщинка. Вертится и заглядывает во все листочки, до которых дотягивается, Золотарев, я иногда негромко одергиваю его:
– Золотарев, не вертись! Сам думай!
На каждое такое замечание Дунаев поднимает голову от парты, и смотрит на меня, как будто я обратилась к нему, а не его другу.
Но вот листочки сданы, я прячу их в свой портфель. Девчонки облепили стол, нюхают цветы, жеманно закатывая глаза; самые смелые выпрашивают у меня по пучочку ландышей, и счастливыми убегают на следующий урок: сегодня вся школа пропахнет ландышами.
Вечером я проверяю контрольную, убрав все с кухонного стола, тщательно протерев клеенку сухой тряпкой и на минутку сунув нос в огромный ландышевый букет.
Двойные листочки я делю на две стопочки: первый вариант, второй… Узнаю′ мелкий почерк Дунаева, даже не глядя на подпись, кладу его листок в самый низ стопки листков второго варианта, отыскав, отправляю к нему листочек Золотарева, мельком замечая, что
