Лев Толстой - ПСС. Том 32. Воскресение
«Впрочем, это всё я обдумаю после», сказал он себе, когда его пролетка совсем уже беззвучно подкатилась к асфальтовому подъезду суда.
«Теперь надо добросовестно, как я всегда делаю и считаю должным, исполнить общественную обязанность. Притом же это часто бывает и интересно», сказал он себе и вошел мимо швейцара в сени суда.
V
В коридорах суда уже шло усиленное движение, когда Нехлюдов вошел в него.
Сторожа то быстро ходили, то рысью даже, не поднимая ног от пола, но шмыгая ими, запыхавшись бегали взад и вперед с поручениями и бумагами. Пристава, адвокаты и судейские проходили то туда, то сюда, просители или подсудимые не под стражей уныло бродили у стен или сидели, дожидаясь.
— Где окружный суд? — спросил Нехлюдов у одного из сторожей.
— Какой вам? Есть гражданское отделение, есть судебная палата.
— Я присяжный.
— Уголовное отделение. Так бы и сказали. Сюда направо, потом налево и вторая дверь.
Нехлюдов пошел по указанию.
У указанной двери стояли два человека, дожидаясь: один был высокий, толстый купец, добродушный человек, который, очевидно, выпил и закусил и был в самом веселом расположении духа; другой был приказчик еврейского происхождения. Они разговаривали о цене шерсти, когда к ним подошел Нехлюдов и спросил, здесь ли комната присяжных.
— Здесь, сударь, здесь. Тоже наш брат, присяжный? — весело подмигивая, спросил добродушный купец. — Ну что же, вместе потрудимся, — продолжал он на утвердительный ответ Нехлюдова, — 2-й гильдии Баклашов, — сказал он, подавая мягкую широкую несжимающуюся руку, — потрудиться надо. С кем имею удовольствие?
Нехлюдов назвался и прошел в комнату присяжных.
В небольшой комнате присяжных было человек десять разного сорта людей. Все только пришли, и некоторые сидели, другие ходили, разглядывая друг друга и знакомясь. Был один отставной в мундире, другие в сюртуках, в пиджаках, один только был в поддевке.
На всех был, — несмотря на то, что многих это оторвало от дела и что они говорили, что тяготятся этим, — на всех был отпечаток некоторого удовольствия сознания совершения общественного важного дела.
Присяжные, кто познакомившись, а кто так, только догадываясь, кто — кто, разговаривали между собой о погоде, о ранней весне, о предстоящих делах. Те, кто не были знакомы, поспешили познакомиться с Нехлюдовым, очевидно считая это за особую честь. И Нехлюдов, как и всегда, среди незнакомых людей, принимал это как должное. Если бы его спросили, почему он считает себя выше большинства людей, он не мог бы ответить, так как вся его жизнь не являла никаких особенных достоинств. То же, что он выговаривал хорошо по-английски, по-французски и по-немецки, что на нем было белье, одежда, галстук и запонки от самых первых поставщиков этих товаров, никак не могло служить — он сам понимал — причиной признания своего превосходства. А между тем он несомненно признавал это свое превосходство и принимал выказываемые ему знаки уважения как должное и оскорблялся, когда этого не было. В комнате присяжных ему как-раз пришлось испытать это неприятное чувства от выказанного ему неуважения. В числе присяжных нашелся знакомый Нехлюдова. Это был Петр Герасимович (Нехлюдов никогда и не знал и даже немного хвастал тем, что не знает его фамилии), бывший учитель детей его сестры. Петр Герасимович этот кончил курс и был теперь учителем гимназии. Он всегда был невыносим Нехлюдову своей фамильярностью, своим самодовольным хохотом, вообще своей «коммунностью», как говорила сестра Нехлюдова.
— А, и вы попали, — с громким хохотом встретил Петр Герасимович Нехлюдова. — Не отвертелись?
— Я и не думал отвертываться, — строго и уныло сказал Нехлюдов.
— Ну, это гражданская доблесть. Погодите, как проголодаетесь да спать не дадут, не то запоете! — еще громче хохоча, заговорил Петр Герасимович.
«Этот протоиереев сын сейчас станет мне «ты» говорить», подумал Нехлюдов и, выразив на своем лице такую печаль, которая была бы естественна только, если бы он сейчас узнал о смерти всех родных, отошел от него и приблизился к группе, образовавшейся около бритого высокого, представительного господина, что-то оживленно рассказывавшего. Господин этот говорил о процессе, который шел теперь в гражданском отделении, как о хорошо знакомом ему деле, называя судей и знаменитых адвокатов по имени и отчеству. Он рассказывал про тот удивительный оборот, который умел дать делу знаменитый адвокат и по которому одна из сторон, старая барыня, несмотря на то, что она была совершенно права, должна будет ни за что заплатить большие деньги противной стороне.
— Гениальный адвокат! — говорил он.
Его слушали с уважением, и некоторые старались вставить свои замечания, но он всех обрывал, как будто он один мог знать всё по-настоящему.
Несмотря на то, что Нехлюдов приехал поздно, пришлось долго дожидаться. Задерживал дело до сих пор неприехавший один из членов суда.
VI
Председательствующий приехал в суд рано. Председательствующий был высокий, полный человек с большими седеющими бакенбардами. Он был женат, но вел очень распущенную жизнь, так же как и его жена. Они не мешали друг другу. Нынче утром он получил записку от швейцарки-гувернантки, жившей у них в доме летом и теперь проезжавшей с юга в Петербург, что она будет в городе между тремя и шестью часами ждать его в гостинице «Италия». И потому ему хотелось начать и кончить раньше заседание нынешнего дня с тем, чтобы до шести успеть посетить эту рыженькую Клару Васильевну, с которой у него прошлым летом на даче завязался роман.
Войдя в кабинет, он защелкнул дверь, достал из шкапа с бумагами с нижней полки две галтеры (гири) и сделал 20 движений вверх, вперед, вбок и вниз и потом три раза легко присел, держа галтеры над головой.
«Ничто так не поддерживает, как обливание водою и гимнастика», подумал он, ощупывая левой рукой с золотым кольцом на безымяннике напруженный бисепс правой. Ему оставалось еще сделать мулинэ (он всегда делал эти два движения перед долгим сидением заседания), когда дверь дрогнула. Кто-то хотел отворить ее. Председатель поспешно положил гири на место и отворил дверь.
— Извините, — сказал он.
В комнату вошел один из членов в золотых очках, невысокий, с поднятыми плечами и нахмуренным лицом.
— Опять Матвея Никитича нет, — сказал член недовольно.
— Нет еще, — надевая мундир, отвечал председатель. — Вечно опаздывает.
— Удивительно, как не совестно, — сказал член и сердито сел, доставая папиросы.
Член этот, очень аккуратный человек, нынче утром имел неприятное столкновение с женой за то, что жена израсходовала раньше срока данные ей на месяц деньги. Она просила дать ей вперед, но он сказал, что не отступит от своего. Вышла сцена. Жена сказала, что если так, то и обеда не будет, чтобы он и не ждал обеда дома. На этом он уехал, боясь, что она сдержит свою угрозу, так как от нее всего можно было ожидать. — «Вот и живи хорошей, нравственной жизнью, — думал он, глядя на сияющего, здорового, веселого и добродушного председателя, который, широко расставляя локти, красивыми белыми руками расправлял густые и длинные седеющие бакенбарды по обеим сторонам шитого воротника, — «он всегда доволен и весел, а я мучаюсь».
Вошел секретарь и принес какое-то дело.
— Очень вам благодарен, — сказал председатель и закурил папироску. — Какое же дело пустим первым?
— Да я думаю, отравление, — как будто равнодушно сказал секретарь.
— Ну, хорошо, отравление, так отравление, — сказал председатель, сообразив, что это такое дело, которое можно кончить до 4-х часов, а потом уехать. — А Матвея Никитича нет?
— Всё нет.
— А Бреве здесь?
— Здесь, — отвечал секретарь.
— Так скажите ему, если увидите, что мы начнем с отравления.
Бреве был тот товарищ прокурора, который должен был обвинять в этом заседании.
Выйдя в коридор, секретарь встретил Бреве. Подняв высоко плечи, он, в расстегнутом мундире, с портфелем под мышкой, чуть не бегом, постукивая каблуками и махая свободной рукой так, что плоскость руки была перпендикулярна к направлению его хода, быстро шагал по коридору.
— Михаил Петрович просил узнать, готовы ли вы, — спросил у него секретарь.
— Разумеется, я всегда готов, — сказал товарищ прокурора. — Какое дело первое?
— Отравление.
— И прекрасно, — сказал товарищ прокурора, но он вовсе не находил этого прекрасным: он не спал всю ночь. Они провожали товарища, много пили и играли до 2 часов, а потом поехали к женщинам в тот самый дом, в котором шесть месяцев тому назад еще была Маслова, так что именно дело об отравлении он не успел прочесть и теперь хотел пробежать его. Секретарь же нарочно, зная, что он не читал дела об отравлении, посоветовал председателю пустить его первым. Секретарь был либерального, даже радикального образа мыслей человек. Бреве же был консервативен и даже, как все служащие в России немцы, особенно предан православию, и секретарь не любил его и завидовал его месту.
