Георгий Осипов - Майская ночь лемуров
После уроков, когда развязные, избалованные за лето мальчики высыпали на школьный двор, перед тем, как разойтись по домам - те, у кого паханцы в первой смене, чтобы спокойно заниматься онанизмом, дымить на балконе и слушать советские пласты, а те, у кого предки дома, делать то же самое в "Дубах", на "студенческом пляже", или у взрослых дядек на коленях.
Один такой взрослый дядька терпеливо вертухлялся в горсаду с электрофоном "Лидер" на батарейках, правда пластинки у него были так говно, ширпотреб. "Мамми Блу", "Любовь - дитя планеты" и пр., но зато у енго в сетке (бездонной, по мнению Нападающего) постоянно было вино - "Мулячка", так что можно было слушать пласты на коленях у взрослого дядьки с вином и на свежем воздухе, если ваша внешкольная идиллия виделась вам именно так. Местный климат таков, что Дворец пионеров до конца октября утопал в зелени анального Диснейленда.
Мне понравилась сумка в руках нового мальчика; вернее то был изящный портфельчик-педерасточка с тонкими, мягкими ручками. Он весь был испещрен граффити. "Шо-кинг блу!?" - прочел я вслух. Реакция "Матильды" оказалась неожиданно бурной. Обратив ко мне свое искаженное не то ударом молнии, не то падением одной из лун, лицо, он истерично выкрикнул, язвя меня птичьими глазками из-под свисавших на лоб бахромою сальных волос: "Шокин' блу, да! Шокин' блу! А я ебал твоих Ролингов! А твоих Роллингов ебал я...да!" Значит, кто-то уже успел напиздеть Бесу про меня, причем подробняк. День спустя, на большой перемене, как раз из окна, откуда была видна надпись "Хуй соси, шеф!", адресованная отягощенному наследственно директору нашей школы (этот potator strenuus описан мною в новелле "Оружие возмездия". - Г.О.), новый мальчик протянул мне через левое плечо номер своего телефона, образующий при сложении одно весьма символичное число. Так началось мое знакомство с независимым гением хаоса 220, позднее принявшим nom de guerre Азизян.
Инверсии слов, подобные упомянутой выше, как показало наше дальнейшее общение, попадались в речи Азизяна регулярно. Например, один раз, когда Азизян явился на место встречи с большим опозданием, я не удержался и в сердцах упрекнул его: "Ну где ты там бегал и яйцами тряс!"
- Спокойно, папа, - с достоинством парировал Азизяка-Партии Хуяка, - Н и к т о я й ц а м и н е б е г а л и н е т р я с.
- - - - - - - -
"Вечно...вечно...так...я знал, блядь...шо вечно" - мы одолевали лестницу, ведущую к двери Нападающего под ропот гуттаперчевого ротика 220. Последняя надежда "снять хоря" не оправдалась, и тогда мы дали Азизяну понять, что на нас он может не рассчитывать, и вообще пора ехать домой и начинать бухать, поэтому в апартаменты Нападающего Азизян принес вдобавок к пленке и порно свои "разбитые мечты" и неповторимый запах, а воняло от него в ту пору как правило одним и тем же - причудливой смесью простокваши, мочи и духов. Причем духи он употреблял не мужские и не женские, а какие-то стариковские, родственника что ли. Того, который берет трубку и на ваше "але" может текстануть "здесь не але" или: "Инженер Москаленко слушает".
Я повернул выключатель. Будильник на серванте рядом с фарфоровой скотницей показывал пять минут первого. Мною было пропето за минувший вечер немало песен, не знаю, возможно чтобы как-то утихомирить недовольство Азизяна и удержать в гигиенической узде всегда готового следовать дурному примеру Нападающего. Так и теперь, проникнув в "залу" семьи Головастика я приступил к осмотру прикнопленных девочек из собрания Инженера Москаленко-младшего, напевая:
Трое друзей, трое друзей, трое друзей
- зей - зей.
Один из них - чертит,
Другой из них - дрочит.
А третий - в залупу
Гвозди забива-ает.
- Папа, чье это? - взволнованно заинтересовался Азизян, было очевидно, что песня его тронула, отвлекла от невеселых мыслей.
- Энрико Масиас, - сбрехнул я, но сразу открыл и правду, - Игорь Ноздря придумал. Тот самый басмэн из кабака, которому нелегко было "превращаться в белых журавлей", останавливать голосом "птицу счастья завтрашнего дня" и быть "по-прежнему таким же нежным" из вечера в вечер.
- Игорь со шрамом и абсолютным слухом, - уточнил я, прислушиваясь к звону посуды на кухне. Там уже возился Нападающий, расставляя стаканы, пойду, руки вымою.
"Трое друзей" - это чертежник Трифонов хромой, преподаватель слесарного дела Филин, и конечно физкультурник Смит, ведь "один из них дрочит". У него даже пятна желтые видны на синих тренировочных, обрисовывающих хуек. И Алла Минц-переросток уверяет, что Эдуард Константинович лапает школьниц, потом взбутетенив себя этими прикосновениями, теребит свою приправу у себя в каптерке, а потом - пьянствует себе, как и всякий другой дяхорик. Сочиняя стихотворение, где "лиловые пятна - лимоны любви возникают невнятно, словно дым на крови", я представлял именно желтый перед синих штанов Эдуарда Константиновича Смита. Алла Минц...Алла Минц должна знать. Алла Минц наверняка тоже сегодня гусарила в Интуристе.
Мы допиздовали до "Интура" примерно за полчаса. Кабаки уже позакрывали, и, как обычно в такое время, тротуары перед ними кишели людьми. Взглянув на них, можно было подумать, что все они знакомы друг с другом. Неоновая газета на телеграфе вспыхивала словами правительственных поздравлений. Тридцать три года этот народ прожил без войны. Рожденные после сорок пятого научились нагло судить обо всем на свете. Привыкли давать толкование неистолкуемым вещам. Толстенькие советские тридцатилетние, одетые в "коттон", пользующиеся пятнадцатирублевой компактной пудрой - они были нам отвратительны. Живое доказательство, что "победа" обернулась для Империи "желаемым недоказуемым". Мы брели сквозь столпотворение, точно надменные военнопленные последнего батальона, переодетые в шутовские лохмотья штатских, выродившиеся из зрелых солдат в слабовольных, снедаемых похотью и себялюбием сопляков. Мы шли к подземной параше в самом центре площади, чтобы дать возможность Нападающему помочиться.
Подземный бункер, обильно освещенный как со стороны кабин, так и со стороны писсуаров, был пуст в этот праздничный вечер, как склеп живых мертвецов, покинутый ими ради кровавой охоты. Обычно погруженный в полумрак, этот извечный союзник любителей пососать, сейчас бункер был залит светом, иллюминирован. Кабины не содержали в себе ничего живого, мы их проверили. Это лишний раз напомнило нам о том, что у всех в этом городе есть где и с кем провести 9-е мая, даже у лемуров - питуриков, кроме нас... Это нужно не мертвым, это нужно живым, подумал я, выйдя на поверхность. Внезапно меня охватили страх и смятение - Нападающий с Азизяном что-то долго не возвращались из туалета. Я стоял один - злой, одинокий и слабый у ступенчатого входа в подземный мир... Но вот на лестнице послышались их шаги и голоса.
- Папа, - начал Азизян, - мы тут с товарищем Футболуем посоветовались и решили прошмонать лавочки.
- Да, да, Шура прав, - поддержал "товарищ Футболуй", - хорьки часто на них сидят.
Вот блядство, опять не домой! Я сам уже готов был забормотать подобно Азизяну "вечно, вечно". Какой все-таки покладистый Головастик наш Нападающий. Мы двигались, умышленно замедляя шаг мимо скамеек, зорко всматриваясь в очертания девиц, что сидели на них. Если кто-то вообще сидел на этих лавках.
"О, пьющие на скамейках,
Заклеймил вас равенством Бог,
Казнимые медленной смертью
Вдоль дороги распятых рабов".
Автор этих слов воняет так, точно со смертью одного из духовных свинопасов интеллигенции у него отгнивает часть тела - поэтесса Татьяна Рыхлая...
Когда мы достигли трамвайной линии, я демонстративно зашагал быстрее, давая понять своим спутникам, что "съемки хорька" на этом прекращаются.
Противные сателлиты следовали за мною безмолвно, только плевки Азизяна и громкое, вынимающее душу носовое сопение Нападающего сопровождали эту психическую атаку неудачников на абсолютно равнодушного к ним врага.
Приближаясь к пустынному пространству с выкопанной ямой, я заметил их. Они сидели в одиночестве и курили. Две взрослые и, я чувствовал это на расстоянии, чисто одетые дамы. Мне до такой степени опротивело общество двух упрямых мальчиков с волосатыми ногами, что я бы с радостью просто побеседовал с этими дамами о чем угодно. О моем опыте со Светой Ибис, например.
- Азизян, - заговорил я, стараясь не оглядываться в ихнюю сторону, вон там на минном поле сидят две этажерки - две, но если мы подойдем к ним все трое, они не станут с нами разговаривать, а вот если только мы - я и Сашко, тогда...
- Трудно сказать, - картаво, словно глумясь над Акцентом, заключил Азизян, но тут же, коротко бросив, - понял, - скорыми шагами направился к забору возле остановки, чтобы наблюдать за нашими действиями оттуда.
- Ну шо, дядя, попробуем? - сказал Нападающий, - только текстовать будешь ты.
- Спою им песню Азизяна про Окуня, - припугнул я в ответ.
