Сергей Каледин - Коридор
Просто лежать и болеть Михаилу Семенычу было неинтересно, и по мере выздоровления он становился все невыносимей.
- Блажит? - спрашивал Роман.
- Озорует,-- вздыхала Глаша.- Рыбу просил. Вчера щуку купила, они говорят: "Ту-у-хлая", а она его - ать - хвостом по носу...- Роман засмеялся, Люся тоже прыснула, но Липа, поджав губы, строго взглянула на брата, в смехе которого проявилась непочтительность к отцу.
- Люся! Иди учить уроки.
- Чего это ты меня, как маленькую? - Люся недовольно фыркнула, но все-таки ушла. Разложила на письменном столе тетради и учебники, немного выдвинула ящик и сунула туда раскрытый томик Мопассана.
- Отец вырос на Волге и привык к свежей рыбе,- подождав, когда дочь закроет за собой дверь, громко и с нажимом на слове "свежей" сказала Липа,а твоя щука затхлая, пахнет тиной!..
- Вырос он, прямо скажем, не на Волге, а в казарме текстильной фабрики, ну да не важно,- Роман улыб
нулся.- Хулиганит, значит, помалу?.. Я его к себе возьму.
- Да ты что, Ромочка! Да пусть себе, господи, велика беда!..залепетала Липа.- Скучно ему. Так - так так, чего ж теперь.
А Михаил Семеныч тем временем захулиганил уже по-крупному.
Он захотел жениться. В пятый раз.
Позвал Липу, сел в постели и заявил, что - все, надо жениться. Больше так нельзя.
Липа внимательно посмотрела на него: нет, не тронулся, соображает, и речь чистая.
- ...скоро подымусь - и сватать будем,- подытожил отец свое сообщение.
Глаша ойкнула, чуть не выронив кастрюлю.
- Михаил Семеныч любит женщин,- строго сказала Липа, выгоняя взглядом домработницу из комнаты. Та послушно вышла. Липа закрыла за ней дверь поплотнее.- Куда же тебе еще жениться? Семьдесят лет. У тебя ж удар почти, а ты жениться...- Насчет "удара" Липа перебарщивала, желая возбудить в отце испуг.
Отец лежал молча, прикрыв глаза, чтобы не видеть дочь и не волноваться без толку.
- Ты же не татарин,- напирала Липа.- Верующий человек... Смотри, я Марусе сообщу... Михаил Семеныч открыл глаза:
- Я тебе сообщу. Моду взяли...- Он полежал, соображая новую мысль. Липа молча ждала.- Тогда пусть из баб кто придет посидеть,- Михаил Семеныч прикрыл глаза, поделал сферические движения обеими руками возле груди,толстая эта, с петухами.
"С петухами", то есть в красном китайском халате с драконами, была Василевская, монолитная, интеллигентная вдова, жившая в конце коридора.
Василевскую он углядел из-за шкафа, несмотря на плохое зрение, когда та забежала позвонить. Углядел и запомнил, запомнил и молчал, пока не почувствовал себя выздоравливающим.
Итак, он велел позвать Василевскую. Липа странную просьбу отца отклонить не могла, хотя в глубине чувствовала, что в ней что-то не то, и, подыскивая предлог, поплелась в конец коридора к Василевской.
Василевская пришла раз, пришла два. Она деликат-г',но загибала простыню и присаживалась на постель, по
тому что стул поставить было некуда, а если и поставить, то тогда Василевская получалась очень далеко от Михаила Семеныча и ее было почти не видно, а только слышно, чего Михаилу Семенычу было мало.
Он просил ее почитать газеты вслух и поговорить по прочтении о политике.
- Англия - проститутка,- объявлял он для затравки, а Василевская, краснея от нехорошего слова, подхватывала беседу.
Во время третьего визита он, поговорив с Василевской о политике, сел в постели:
- А вы, я слышал, вдовица?
- Увы,- бесхитростно-беззащитно ответила Василевская и скорбно развела в стороны полные руки. Драконы на ее большом животе заволновались.- А ваша внучка Люся замечательно для своих лет владеет немецким языком,- желая порадовать больного, сообщила Василевская.- Она иногда забегает ко мне поболтать, для практики...
Михаил Семеныч поерзал, усаживаясь поудобнее, как бы пробуя себя на скручивание, покачался взад-вперед и вдруг, протянув руки, резко наклонился, схватил Василевскую и потянул на себя...
Китайский халат на вдове затрещал, она тяжело забилась в выздоравливающих руках Михаила Семеныча и, не вырвавшись, закричала. В комнату влетела Липа.
Василевская, с красным, как халат, лицом, отряхивалась посреди комнаты, а отец как ни в чем не бывало мирно лежал, утонув в перине, и смотрел в потолок.
- Вот! - гневно выдохнула Василевская и пальцем ткнула в голову Михаила Семеныча, вернее, в то место шифоньера, за которым его голова должна была находиться.- Вот!..
И, не попрощавшись, вышла из комнаты.
Липа подошла к постели и возмущенно уставилась на отца.
- Иди-иди,- зашикал на нее отец.- Уставилась... Своими делами занимайся, я спать буду... Бабу нормальную и ту позвать не могут. Все.- Он отвернулся к стене.
Липа в ужасе стояла перед ним и молчала. Ее при совершении кем-либо из родных сомнительного проступка всегда беспокоил не сам проступок, а общественный резонанс, им производимый. Сейчас она больше всего боялась быть ославленной в коридоре, а затем, не дай бог, и во всем доме.
Пока Липа решала, как быть и что предпринять, вспоминая, что в таких случаях советуют делать медици-на, опыт ближних и произведения художественной литературы, отец спать раздумал и повернулся лицом в комнату:
- Каши хочу черной. Вразварочку.
- Хулиган,- выдохнула Липа и ушла на кухню.
- Я Роману пожалуюсь,- сказала она через полчаса, заходя в комнату с кастрюлькой в руках.
- Я тебе пожалуюсь! - выкрикнул отец и тихо ойкнул, хватаясь за сердце.- Ка-пелек...
Выздоровление отца, бывшее уже очевидным, неожиданно отложилось. Вероятно, внезапный отпор Василевской нанес его неокрепшему организму моральную травму. А может быть, Василевская во время освобождения от посягательств толкнула Михаила Семеныча больше необходимого. Липа, во всяком случае, приписывала ухудшение здоровья отца именно травме физической, хотя и скрытого характера. Она перестала здороваться с Василевской и запретила Люсе говорить с вдовой по-немецки, а также и просто по-русски.
Подошла весна. Михаил Семеныч встал. Липа возвращалась с Метростроя поздно. Днем отцом занимались Глаша и Аня после школы, потому что у Люси по-прежнему был художественный свист и немецкий язык у фрау Циммер. А кроме того, Люся невзлюбила деда, который лишил ее дополнительной практики в немецком языке у Василевской.
Липа на недоуменные вопросы дочери, чем же все-таки Василевская обидела дедушку, помявшись, отвечала: "Она его оскорбила".
Георгия повысили - теперь он стал заместителем главного бухгалтера. Липа не знала, как реагировать на его повышение, и чем дольше думала, тем ошеломительней был результат ее раздумий. Она вдруг с неслыханной силой возревновала мужа. Возревновала не к кому-то определенному, а ко всей заводской бухгалтерии. Кое-какое формальное основание для ревности у Липы было, потому что Георгий, во-первых, все еще был кра-а во-вторых, штат его состоял из женщин, две из которых во время нэпа были девицами легкого поведс ния, а сейчас просто красивыми женщинами. Георгий не испытывал от ревности жены удовольствия, потому что к Липе он давно особых чувств не питал" и, чтобы прекратить неумелые и нелепые претензии ны, просто сказал ей:
- Ну, чего ты с ума все сходишь?! Они же у нас все какие-то паршивенькие, горбатенькие... Не дури.
Липа облегченно перевела дух и ревновать перестала. Как потом выяснилось, ревновала она не по собственному почину, а по совету старшего товарища по службе на Метрострое, хотя ей, Липе, и подчиненного экономиста Элеоноры Альфредовны Блиндер.
Георгий приходил домой, ужинал, читал вслух газеты для себя и выздоравливающего тестя и шел прогуляться. Когда выдавалась возможность, он шел в школу- к классной руководительнице Анечки, послушать, как та в сотый раз будет хвалить его младшую дочку. К Люсе на родительские собрания он старался не заходить, потому что Люся училась плохо, а кроме того, он уже начал ее безотчетно побаиваться.
- Смотри, Люська, будешь плохо учиться - отдам в бухгалтерию,воспитывал он иногда дочь, набравшись храбрости.
Бухгалтерию свою Георгий не любил. Иногда вечером Георгий отстранял Глашу от грязной посуды и мыл ее сам, приговаривая при этом:
- Вот эта работа приятная! Была грязная посуда - стала чистая; это тебе не отчет писать!
...Днем Михаил Семеныч, надев валенки, гулял на балконе с котом, которому Липа вот уже шесть лет забывала придумать имя. Отец сидел на балконе, огромном, как зал, среди развешанных для просушки простынь. Глаша время от времени проверяла его, звала обедать, укладывала отдохнуть и снова выпускала на воздух.
Старик на балконе скучал. Он уже изучил все тонкости двора. Если из подвала соседнего корпуса валил пар, значит, был вторник либо пятница работала прачечная. Если вдруг посреди недели люди с шайками шли в сторону Разгуляя, значит, был четверг, и татары шли в баню.
Выпустив Михаила Семеныча на балкон, Глаша запирала его снаружи на ключ, как велела Липа, чтобы отец не ушел куда-нибудь и не осрамил ее дополнительно. Беспокоилась на этот счет Липа не напрасно: два
