Валерий Попов - Стоп-кадр
- Ну, ты, победитель... поедешь, что ли? - насмешливо спросил меня Зиновий.
Медленно подошёл Тимохин. Все стали садиться в автобус.
- А какая сцена будет сниматься? - спросил я.
- У проруби, - не глядя на меня, сухо сказал Зиновий.
- У проруби... или в проруби? - спросил я.
Ничего не ответив, Зиновий влез в автобус.
Я влез за ним.
- Ну неужели... нельзя отменить? Может быть... в павильоне снять? ныл я.
Зиновий отвернулся.
Мы съехали на лёд, поехали по реке и вот, повернув за мыс, увидели прорубь. Невдалеке стояли тонваген, лихтваген и камерваген.
Мы вышли.
- Вот, - показал Яков Борисыч Тимохину, - добегаете до этой проруби, падаете... появляется на поверхности только голова с открытым ртом и рука... Тут сделаем стоп-кадр, - сказал Яков Борисыч, повернувшись к оператору.
- Вот смотрите! - показал Зиновий Тимохину. - Примерно оттуда вы должны появиться. Видите, где съезжает человек?
Я посмотрел наверх. По крутому обрыву к реке быстро спускался какой-то человек.
Вот он съехал вниз и, не отряхиваясь, побежал к нам.
Он приблизился, и я узнал комбайнера Булкина.
- Привет! - сказал он. - Меня-то когда снимать будете?
- Вас? - удивился Зиновий. - А зачем?
- Что зачем?.. Этот вот малец сказал, что снимете меня, в роли.
- А... этот, - сказал Зиновий. - Этот наобещает!
- Когда ты... роль тому типу обещал? - подошёл ко мне Зиновий.
- Когда... антенну с его дома снимал.
- Да ты у нас орёл! - усмехнувшись, сказал Зиновий.
Я вспомнил вдруг убегающего Ратмира, потом оставшегося у общежития Василия Зосимыча...
"Да, - понял вдруг я, - что-то много я сделал не того на пути к своей блестящей карьере!"
- А может, можно без проруби? - сказал я, но никто даже не обернулся в мою сторону.
Яков Борисыч стал ходить вдоль автобусов.
- Солнца нет - мгла какая-то! - нервно взмахнув рукой, сказал он.
Мы ждали часа два, замёрзли, но солнца не было. Все сели в автобус, поехали обратно. Наверху я вылез, пошёл домой.
Отец сидел дома, что-то писал. Увидев меня, он положил ручку, виновато улыбнулся. Я подошёл к нему, он обнял меня за плечи.
У меня почему-то глаза вдруг затуманились слезами, я, чтобы с этим покончить, стал разбирать буквы на листе бумаги...
В одиннадцать мы легли спать, но я не спал. В голову всё возвращалась мысль, которая в первый раз пришла на реке - и с ходу подкосила: "Что-то много я сделал не того на пути к моей блестящей карьере!"
Я снова вдруг увидел, как Ратмир, сморщившись, бежит к автобусу, впрыгивает... Как уходят после разговора со мной Василий Зосимыч и Любовь Гордеевна - маленькие, под ручку, тёмные на фоне солнца...
Да-а!
Если б даже светила мне блестящая роль, которая прославила бы меня на весь мир, всё равно нельзя было делать того, что я сделал!
И это ведь только то, что я помню... Наверняка есть что-то ещё!
Я встал, пошёл по длинному общему коридору на кухню, чтобы попить.
Я открыл в темноте медный кран, подставил руку и вздрогнул: вода была абсолютно ледяная!
А завтра утром Тимохину прыгать в прорубь! В такую воду!
Я стал дрожать.
Конечно, артист-то не утонет!
Но герой-то утонет, и зрители будут думать, что так и нужно!
Да-а-а... Видимо, автор довольно мрачный человек. Но я-то почему должен его мрачности помогать?
Я вспомнил, как перед самым Новым годом мы под предводительством нашего дворового вожака Макарова проводили задуманную им операцию "Елки-палки" - отбирали на платформе у приехавших ёлки. И как я хотел тогда уйти, но не ушёл!
...Но ведь поклялся же себе тогда, что участвую в таком деле, с которым не согласен, последний раз!
Оказалось вот - не последний!
А может, фильм получится в конце концов хороший?
Не знаю! Не знаю... Но моё участие в нём меня не устраивает!
И так совесть нечиста: Ратмир, Василий Зосимыч - и вот ещё человек с моего ведома падает в прорубь?
Нет уж!
Пусть без меня!
Завтра с утра поговорю как следует с отцом, потом поеду и привезу им Ратмира!
Вот так.
Но, сильно замёрзнув без одежды на кухне, я яснее ещё представил, какой страх испытывает Тимохин, падая в прорубь!
"Но я-то больше в этом уже не участвую!" - вспомнил я.
Ну и что? Легче всего сказать: "Я не участвую" - и всё!
Подумав, я понял, что мне нужно сделать: залезть тихо на крышу дома Василия Зосимыча и поднять антенну (тем более что я это ему обещал!).
А завтра автобус съедет на лёд, Тимохин выйдет, вздыхая, поднимет голову - и вдруг увидит антенну.
"Стоп, стоп!" - закричит Яков Борисыч.
"Ну и что? - подумал я. - Снова залезут, снова снимут антенну, и съёмка пойдёт дальше. Всё бесполезно! Да? - Я разозлился. - Многие так говорят: "Но это же бесполезно" - и ничего уже не делают!
Легче всего сказать: "Но это же бесполезно". Ну и что? Всё равно должен я это сделать!"
Я посмотрел в окно. Ярко светила луна. С жестяного навеса, накрывающего ступеньки, ведущие в подвал, тихо летел, сверкая, мелкий снег.
Да... Не хотелось бы иметь дело с железом в такой мороз!
Я посидел ещё в кухне, потом пошёл в комнату, оделся, взял в столе плоскогубцы и вышел. Мороз был острый и какой-то неподвижный. Снег скрипел гораздо резче, чем днём.
Сдвинув в снегу калитку, ведущую к дому Василия Зосимыча, я тихо взял лежащую у сарая лестницу, стащил с крыши сарая шест с антенной, потом разгрёб снег, нашёл проволоку... Потом, тихо приставив лестницу к дому, полез. Я залез наверх, посмотрел - реки внизу не было видно.
Я стал прикручивать шест к трубе - и вдруг внизу раздался скрип.
Всё! Василий Зосимыч проснулся! Наверно, услышал. А может, увидел мою тень, от луны!
Сейчас он выйдет... захватив ружьё! Я видел: у него на стене ружьё. Он уже старый, боится воров - и вдруг видит перед окном чью-то тень!
Я стал прятаться в снег. Лицо, руки по локоть были в снегу. Я ждал. Было тихо. Рука прилипла к железу - я с острой болью её отодрал.
Я посидел тихо ещё минуту, потом, взяв в руки трос, стал сползать к краю. Балансируя на корточках на краю, я ввинтил штырь в резьбу...
Потом, напрягшись, я медленно поднимал высокую антенну...
Утром, поговорив с папой, я уезжал.
Я бежал по аллее, прикрывая рукой лицо от мороза.
Поеду в Пушкин!..
Иногда я оборачивался, смотрел - антенна на доме Василия Зосимыча всё стояла.
Потом я увидел в стороне чёрный сгоревший телятник. Рядом не было уже ни души.
Поперёк дороги снова стали попадаться глубокие коридоры в снегу высокие, они шли далеко, в них стоял розовый свет.
Так я и не понял, зачем они, прожил тут столько дней и не понял! Я бежал всё быстрее - и вдруг снежная стена с одного края обрушилась, и на дорогу выехал трактор. За ним на стальном тросе на двух подсунутых жердях-полозьях ехала огромная гора покрытого снегом сена.
Трактор переехал дорогу, протащил за собой тёмную, мохнатую, пахучую скирду и, разрушив другую снежную стену, ушёл туда, оставляя тот самый глубокий, ровный коридор с розовым светом в нём.
На дереве, зацепившись, осталась смёрзшаяся, сверкающая прядь сена.
Я посмотрел на неё и побежал дальше.
