Николай Некрасов - Новоизобретенная привилегированная краска братьев Дирлинг и Кo
"Что, нынче мода, что ли, на зеленый цвет?" -- думал он и, как человек начитанный, любивший обстоятельно обсуживать каждый предмет, погружался по поводу прихоти Хлыщова в самые отвлеченные глубокие соображения, пользуясь долгими часами одиночества. Не раз даже обращался он с разными вопросами по поводу зеленой краски к своему единственному товарищу Прометею, с которым вообще имел привычку разговаривать. Остановившись наконец на мысли, что, видно, такая мода (а он любил следовать моде, и каждая новость в костюме барина так или иначе отражалась в его собственном), он однажды на обычный вопрос барина: "Нет ли чего перекрасить?" -- запинаясь отвечал:
– - Нет-с, вашего уже ничего нет… а вот-с, если прикажете, моего…
– - Давай, давай! -- сказал Хлыщов.
– - Куда прикажете-с?.. я отнесу.
– - Н сам возьму.
– - Много-с; куда вам!
– - Ничего, ты вон поди позови извозчика и положи ему… я уж сам отдам… да много?
– - Довольно-с… я в узелок связал…
– - А пальто, что я намедни подарил, положил?
– - Нет-с.
– - Что же?
– - Да будет и так. Много доволен.
– - Положи и пальто. Оно всё в пятнах, лучше и его перекрасить.
– - Точно, уж как же не лучше? Покорно благодарю-с.
Не слыша ног под собой, Мартын связал в узел почти всё свое платье и сдал извозчику.
"Ну, будет моей немочке радость! -- подумал Хлыщов, увидав у извозчика огромный узел и садясь в дрожки.-- Всё жалуется, бедненькая, что мало работы!"
Узел был сдан красильщице с приличной оговоркой, что платье принадлежит не ему, Хлыщову, а его человеку,-- Хлыщов же взялся сам передать только потому, чтоб иметь предлог увидеть ее. И через несколько дней Мартын ходил весь зеленый с ног до головы, словно попугай, и был очень доволен своим модным нарядом. Надо заметить, что зеленый цвет с некоторого времени начал преобладать п в костюме самого Хлыщова, который, желая угодить своей немочке, надевал иногда перекрашенный жилет или шарф.
Как, однако ж, шли его дела? Принося вещи красильщице, он довольно долго оставался у нее, шутил, говорил любезности, и она терпеливо выносила его присутствие: скука ли летней поры, в которую редко приходили посетители, ветреность ли характера, или, наконец, действительная склонность к Хлыщову, как он думал,-- только она не слишком сердилась даже тогда, когда Хлыщов целовал у ней ручку… Несколько раз приступал он уже и к решительному объяснению, не всегда так случалось, что в самую критическую минуту раздавался звонок и входил посетитель или являлась (оттуда, где, по словам красильщицы, была столовая) высокая, сухопарая фигура в полосатом халате.
– - Каролина Францевна! -- говорил главный подмастерье господ Дирлииг и Ко, мрачно оглядывая нашего героя.-- Хозяин приказал попросить рубль двадцать копеек!
Хлыщов выжидал, но подмастерье принимался перебирать вновь принесенные в краску вещи, искоса оглядывая нашего героя, пока наконец Хлыщов не убеждался, что его скоро не выживешь. Он уходил с твердым намерением в следующий раз тотчас же приступить к объяснению, не теряя времени в околичностях.
И невозможно было медлить. Шитье приданого Варюши кончено. Через два дня, именно 25 августа, назначена свадьба. В доме Раструбиных всё оживилось. Старик острит более обыкновенного, и по некоторым его таинственным намекам и отлучкам Хлыщов ясно видит, что он готовит новый сюрприз.
– - Ну, "у-нас-в-Персии",-- говорит Раструбин жене,-- пошевеливайся! Пришла пора и тебе проснуться! А вот погоди, свадьбу сыграем, будет еще больше хлопот. Очень уж ты обсиделась… повозишься еще и с мебелью, и с сундуками своими… да! деньги деньгами, а надо им тоже и кроме денег… а нам что, старикам, всё равно.
"Уж не дом ли хочет предоставить нам? Но купчую ли проворит?" -- думает Хлыщов, и сердце его наполняется сладостнейшим ощущением. И с новым жаром смеется он шуткам старика, говорит в его тоне, придумывает ему каламбуры и клянется, что сроду не встречал такого остроумного человека, что шутки Степана Матвеича всегда так оригинальны, тонки, поразительны…
– - И существенны… главное -- существенны,-- самодовольно прибавляет старик.-- Ха-ха-ха!
– - О да, папенька!..-- говорит тронутым голосом Хлыщов, вспомнив неожиданную подбавку пятидесяти тысяч, и, нагибаясь, целует руку будущего своего тестя.
(Не худо заметить, что Хлыщов с самого дня помолвки называл господина Раструбина папенькой и целовал его руку.)
Далее неподвижная Поликсена Ираклиевна оживилась. Целый день она в хлопотах: то примеряет приданое дочери, то показывает его многочисленным гостьям, хлопочет, чтоб всё в доме было прибрано, вымыто, вычищено и приготовлено. Маленькие Раструбины, удачно прозванные Хлыщовым за свою толстоту и черноту насосавшимися пиявками, тоже в хлопотах. С утра до вечера прыгают и бегают они, радуясь, что старшая сестрица выходит замуж, что будет свадьба, будет музыка, будут танцы, будут конфекты…
Так как Хлыщов в глубине своего сердца более питал склонности к двумстам тысячам, чем к самой Варюше, то и неудивительно, что посреди свадебных приготовлений он не упускал и других преходящих, менее существенных, но успевших пробудить его интерес целей.
"Надо, надо проститься с молодостью!" -- думал он, приближаясь утром 23 августа к красильному заведению господ Дирлинг и К®.
И он вошел в приемную красильщика. Красильщица, как всегда, была одна. Пожав ей руку,-- право, которым уже давно пользовался,-- он спросил:
– - Что, мой кашне готов?
– - Нет еще.
– - Отчего же? Ведь вы обещали сегодня?.. А, а! Попались! Уж теперь не отделаетесь.
– - Муж сказал, что не успел просохнуть.
– - Ну, уж как хотите, я сказал, что, если не сдержите слова, я вас поцелую, и уж теперь прошу не гневаться…
И он хотел исполнить свое намерение, но она увернулась. Успев ухватить ее руку, он с жаром целовал ее.
– - А когда же будет готов?
– - Вечером.
– - Рано ли?
– - В семь часов.
– - Мне нельзя: я так рано не могу быть.
– - Ну так в восемь.
– - И то нельзя. Можно в девять?
– - Можно, приходите.
– - Ну а если я приду в десять? -- понизив голос, сказал он.-- Мне давно хотелось с вами поговорить,-- прибавил он еще тише.
– - Приходите,-- отвечала она тем же равнодушным голосом.
– - И вы будете одни?
– - Да.
– - А муж?
– - Он там,-- указывая в пол, отвечала красильщица.
– - А, там! -- успокоенным тоном повторил Хлыщов.-- Так можно?
– - Непременно будет готов,-- отвечала она.
В то же время в соседней комнате послышались шаги. Явился полосатый подмастерье с своей мрачной физиономией.
– - Хозяин просит нумер семьдесят девятый,-- сердито проговорил он.
– - Прощайте,-- переменив тон, сказал Хлыщов.-- Я зайду за моею вещью или пришлю к назначенному вами времени.
Последние слова произнес он с особенным ударенном в вышел.
Отыскав вещь под нумером семьдесят девятым, красильщица молча подала ее мрачному подмастерью.
– - Хоть бы ручку позволили поцеловать,-- плачущим голосом проговорил он, потупляя глаза.
– - Ни-ни! взял, что надо, и ступай, марш!
Но подмастерье не трогался с места.
– - Больше ничего от вас не будет? -- наконец спросил он уныло.
– - Ничего не будет,-- тем же строгим и резким тоном отвечала она.
– - Небось другим позволяете…
– - Что?.. иди… а то скажу… иди!..
– - Каролина Францевна!.. я всё вижу… чем я такой несчастный…
– - Иди, иди! -- гневно перебила красильщица, топнув ложной и покраснев.
– - Так вы так-то, Каролина Францевна!
– - Идить,-- нетерпеливо повторила красильщица.-- Я не хочу слышать… я позову… И она пошла к двери.
– - Уйду, уйду!.. сам уйду!..-- злобно воскликнул подмастерье.-- Вижу, что нечего больше ждать, нечего! Вот вы теперь меня не жалеете, а я вас жалел, долго жалел…
– - Идить! -- прокричала опять немка.
– - Ну уж теперь всё кончено, не пеняйте! сами не хотели выслушать… Увидите… я всё знаю…
Злоба душила его, и он ушел, произнося несвязные угрозы…
VII
"Пообедав и просидев у Раструбиных до десяти часов, Хлыщов пробирался в знакомую улицу.
"Сегодня прощусь с молодостью, завтра пообделаю делишки, приготовлюсь, а там и за солидную жизнь!" -- думал он, довольный и судьбою, и проведенным днем, и предстоящим свиданьем.
Было уже темно. Однако ж, подходя к заведению господ Дирлинг и К®, он тотчас узнал силуэт русой головки, рисовавшийся в крайнем окне.
"Она ждет!" -- подумал он, и сердце его забилось.
– - Можно? -- спросил он тихо, поравнявшись с окном.
– - Можно,-- громко отвечала ему красильщица.
– - У вас никого нет? -- спросил он тихо.
– - Никого,-- отвечала она громко.
– - Я войду.
– - Пожалуйте, пожалуйте. Я нарочно ждала, готово!
Он вошел.
– - А ваш муж нескоро придет? -- был первый вопрос его.
