Татьяна Алферова - Алмазы - навсегда
- Но как это сделать? - Поль с надеждой посмотрел на девушку, мгновенно успокаиваясь.
- Естественным образом. Положить брошь на место. Мадам решит, что ошиблась, возможно, даже извинится перед слугами.
- Софи! Что ты говоришь! Как я могу вернуть брошь, я не знаю шифра, я не смогу открыть сейф. Ты, наверное, не догадываешься, что комбинацию цифр отец без конца меняет и сообщает только матери. У него на этом пунктик.
- Не стоит всегда полагаться на здравый смысл. Давайте попробуем сделать так: пойдем к сейфу и попытаемся набрать первую пришедшую в голову комбинацию - вдруг получится. Должно получиться, раз вы доброе дело задумали. Очень удачно, что мадам уехала к портнихе, а кухарка отлучилась и появится не раньше, чем через час. Я сама ее отпустила, но об этом не стоит рассказывать мадам. Пойдемте! - Софи повернулась к лестнице.
- Ты шутишь! - Поль разочарованно смотрел на предмет своих нереализованных вожделений.
- Прошу вас, ведь совсем недавно вы уверяли, что готовы сделать для меня все, что угодно.
Держа за руку, как маленького мальчика, каковым собственно Поль и был на самом деле, Софи провела его на второй этаж в кабинет с фальшивыми окнами, освещаемый лишь искусственным светом, закрыла за ними дверь на задвижку - на всякий случай, подвела к сейфу.
- Какая цифра приходит вам в голову первой?
- Четверка.
- Набирайте.
- Нет, Софи, набирай ты, я боюсь!
У девушки уже готов был сорваться вопрос: - "А брать не боялся", но она вовремя прикусила язычок и сказала ласково: - Ничего страшного, попробуйте и убедитесь! Какая цифра следующая? Думайте! А потом? Попробуйте повернуть ручку, вот так.
- Получилось! - радостно воскликнул мальчик и тут же озадаченно посмотрел на Софи: - Но как же я открыл его в первый раз, когда доставал брошку? Совершенно не помню.
Глаза девушки приблизились, замерцали.
Поль беспомощно забормотал: - Я, кажется, засыпаю... Что со мной...
Опустился прямо на ковер, свернулся калачиком и засопел.
Девушка вынула из сейфа, не касаясь его металлических холодных стенок, одну сафьяновую коробочку, быстро проверила ее содержимое, потом еще одну, удовлетворенно вздохнула, не удостоив вниманием оставшиеся. Бросила взгляд на брошь, покатившуюся по полу, и стремительно направилась в сторону, противоположную двери.
Письмо
Полный господин лет шестидесяти пяти вошел в комнату, и в ней тотчас стало тесно. Холеное лицо вошедшего, его превосходный костюм, скрадывающий недостатки фигуры, безукоризненная стрижка немедленно принялись обличать сидящего за столом человечка, ровесника вошедшего. Казалось, ровесником господина, несомненно - хозяина комнаты и всего, что в ней находилось, был не только сам человечек, утонувший в кресле, но и его старомодный потертый пиджак, похожий на сюртук и застегнутый под самое горло. Сидящий поднял веки, скрывавшие глаза, неожиданно живые и цепкие, и откинулся на спинку кресла, обитого желтой кожей, почти такого же цвета, как его щеки.
Геннадий Кириллович, вы позволите прервать ваши занятия, - не столько спросил, сколько распорядился вошедший, - я наказал подать нам сюда кофе с коньячком. Да знаю, знаю ваши странности, можете не пить, хотя коньячок отменный, не передумаете? Ну, ладно, как хотите, а я выпью.
Человечек спокойно взирал на хозяина и ждал продолжения, но тот не торопился с разъяснениями. Подождав пока неземной красоты юное создание со всеми прилагающимися атрибутами: коротенькой юбочкой, трехцветной челкой, высокими каблуками и подносом с кофе, коньяком и лимоном зайдет в комнату, поставит поднос и удалится обратно, человечек, названный Геннадием Кирилловичем, скучливо заметил:
- Хорошая погода сегодня, редкая для ноября, не правда ли, Николай Иванович?
Николай Иванович охотно рассмеялся: - Должен сказать вам, Геннадий Кириллович, что вы самое удачное мое приобретение за последнее время. Сразу видно дворянскую закваску, пусть вы и отрицаете. Ведь интересно же вам, наверняка в голове крутится: "что этому нуворишу надо, для чего приперся среди дня?" Нет, конечно, не "приперся", а "что за нелегкая его принесла", так? Но нет, ни за что не спросите, станете о погоде разговаривать. Да не коситесь вы так на лимон, сам знаю, что коньяк лимоном закусывать - дурной тон, советское наследие, но коли привык еще по тем временам, почему должен себе отказывать. Так я считаю. Очень я вами доволен, Геннадий Кириллович, чрезвычайно толковый каталог по монетам получился. Быстро управились. Если и с остальным так пойдет, без дополнительной премии вас не отпущу. Так сказать, тринадцатая зарплата.
Человечек выжидательно посмотрел на хозяина, убедился, что продолжения не будет, после чего поудобнее устроился, сложил руки на коленях, наклонил маленькую черепашью головку, пристроив на ней выражение сдержанного любопытства, и спросил с легчайшей иронией:
- Так, что за сила привела вас сюда среди дня, какой интерес оказался превыше коммерческой тяготы?
Николай Иванович не спеша выпил рюмочку, закусил лимончиком, отпил кофе из крохотной чашечки на два его глотка, промокнул пухлые губы, причмокнул, улыбнулся и ответствовал:
- А денек сегодня, и правда, выдался чудесный. Редкий денек. А уж для такого сумасшедшего, как я, не денек, а подарок. Вот вы, библиограф, искусствовед и кто еще там? - вы тоже в глубине души считаете меня сумасшедшим, не так ли? Монеты, ладно, ордена и знаки - понятно, как-никак вложение денег, никакой инфляции не подвластное. Но старые фотографии - уже сомнительнее, а архивы, да тем более архивы людей неизвестных - это уж совсем никуда с точки зрения здравого смысла. А я вот могу себе позволить и, поверите ли, иному архиву радуюсь больше, чем избавлению от очередной, как вы выражаетесь, коммерческой тяготы.
Николай Иванович встал с дивана, прошелся мимо стеллажей, изготовленных на заказ, любовно потрогал корешки финских разноцветных - в каждом ряду свой цвет - скоросшивателей, дошел до окна со складчатыми занавесками над которыми явно потрудился дизайнер и резко развернулся, легко поднеся свое грузное тело к письменному столу, наклонился лицом к лицу сидящего, прошептал:
- Какой архив я сегодня отхватил!
Расставшись с новостью, уже спокойно вернулся к дивану, сел, вальяжно навалился на подлокотник, заняв добрую половину дивана и продолжил:
- Подумать страшно, с чем только люди не расстаются ради денег. Добро бы собой торговали, так и предков своих беззастенчиво продают, бери - не хочу такого добра сегодня. И думаете - от голода? Нет, от страха. Боятся завтрашний день без заначки встретить. И ладно бы, на хлеб собирали, нет же, на всякую шелуху: на занавески в ванную комнату, чтобы обязательно из "Максидома", на обувь, якобы итальянскую, на аэрогриль - на большее-то им не накопить. Сегодня Вадик - это приемщик у меня в "Букинисте", позвонил и спрашивает, не угодно ли мне приобрести семейный архив: письма, открытки, личные дневники с середины девятнадцатого до семидесятых годов двадцатого века. Я сперва решил, что там, как обычно, выборочные материалы представлены: пара писем за один год, поздравительная открытка за другой, но одно то, что архив до семидесятых годов собран - уже удивительно. Спрашиваю осторожно, боюсь спугнуть, дескать, много ли, Вадик, там материалов и какого они рода. А когда он сказал, что письма все с ответами, дневники год за годом, я не поверил. "Кто принес?" - спрашиваю, сам думаю, что бабулька какая-нибудь притащила семейные реликвии, передать некому, а так, глядишь, к пенсии прибавка. "Девица" - говорит - "типичная девица из которой через пару лет получится "женщина трудной судьбы". На железнодорожные билеты ей не хватает, якобы, к родителям хочет съездить. Сперва только девятнадцатый век принесла, но я, помня ваш интерес, спросил, нет ли более позднего материала. Она удивилась, поинтересовалась до какого года мы покупаем, не поверила даже, что я ей за семидесятые заплачу, бегом побежала. Все коробки через час у меня на столе лежали. Насчет родителей все понятно, в семидесятом как раз ее мать умерла, в семидесятом последний дневник и обрывается". Наверняка Вадик ей заплатил десятую часть от того, что с меня спросит, если не сто десятую. Но вы только представьте, дневники без перерыва за целый век! Сейчас доставят коробки, я сам не видел, Вадику на слово поверил. А вдруг, стервец, напутал! Ой, боюсь. Я, конечно, покопаюсь, проверю чуть-чуть, но прошу тотчас бросить все, что я заказывал вам за последний месяц и заняться архивом, привести в порядок мою находку. Увы, ленив я по части систематизации, да и тяготы, тяготы мои.
Дверь деликатнейшим образом приоткрылась, заглянул молодой бритоголовый мужчина неопределенной внешности: - Николай Иванович, коробки мы проверили. Можно нести?
- Что значит "можно", Женя? Тащи немедленно.
И коробки, обычные картонки из-под шляп и обуви, тотчас оккупировали шикарный и необъятный письменный стол. Стесняясь своего непрезентабельного вида перед его лаковым великолепием, они проламывались на сгибах, сминали размягченные временем углы, прикрывались старенькими выцветшими чернильными пятнами.
