Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1
— А въ Заколдованномъ домѣ видѣлъ ты его? спросилъ Гундуровъ.
— Въ Заколдованномъ домѣ? повторилъ «фанатикъ,» мгновенно стихая, — видѣлъ!..
— Ну, и что-же?
— Хорошъ былъ, глухимъ баскомъ проговорилъ онъ, и, опустивъ голову, опять отошелъ къ своему умывальнику; — король былъ, дѣйствительно, настоящій… страшенъ… правдою страшенъ! отрывисто пропускалъ уже Вальковскій, отфыркиваясь и плеща въ тазу.
— То-то и есть, заговорилъ опять Гундуровъ, — что онъ образованный и думающій актеръ, и что ты это чувствуешь какъ только онъ выйдетъ предъ тобою въ подходящей роли. Онъ знаетъ кого, когда, что онъ играетъ!.. А что ему Иголкиныхъ, да Деньщиковъ [3] приходится вѣчно изображать, такъ въ этомъ, братъ, не онъ виноватъ, а Петербургскія гниль и лакейство….
— Такъ что-же, по твоему, перервалъ его «фанатикъ», останавливаясь въ раздумьи передъ нимъ съ полотенцемъ въ рукахъ, — вдохновенье актеру надо, значитъ, по боку?…
— Это еще что за вздоръ! горячо воскликнулъ Гундуровъ;- развѣ мѣшали когда нибудь вдохновенью трудъ, подготовка, строгое отношеніе къ своему дарованію? Вспомни Пушкина, — чего тебѣ лучше примѣръ?… Случайное вдохновенье есть и въ дикой калмыцкой пѣсни, и у безобразнаго Третьяковскаго вылились невзначай пять вдохновенныхъ стиховъ… [4] Но развѣ объ этомъ рѣчь? Мы говоримъ объ искуствѣ, о святынѣ, къ которой нельзя подходить съ неумытыми руками!..
— Молодчина, Сережа! воскликнулъ увлеченный послѣдними словами Вальковскій; — дай, влѣплю тебѣ безешку за это!.. И онъ полѣзъ обнимать пріятеля, еще весь мокрый….
— А для меня изъ смысла басни сей, комически началъ вздыхать Ашанинъ, — выходитъ то, что вы теперь потребуете отъ меня вызубрить вдолбяшку роль Лаерта.
— И вызубришь! засмѣялся Гундуровъ.
— Какже! Держи карманъ! хихикнулъ Вальковскій, — выйдетъ, и, по обыковенію, ни въ зубъ толкануть!.. Онъ у насъ, извѣстно, какъ толстые кучера у купечества, на «фэгурѣ» выѣзжаетъ!..
Ашанинъ весело головою тряхнулъ, какъ бы не замѣтивъ недобраго взгляда сопровождавшаго эту выходку его пріятеля:
— Каждому свое, Ваня, — я фигурою, а ты волчьимъ ртомъ…
— И лисьимъ хвостомъ! договорилъ самъ Вальковскій, принимаясь громко хохотать;- а вѣдь точно, братцы, княгиню-то я совсѣмъ объѣхалъ!..
— Какъ такъ! изумился Гундуровъ.
— Да такъ что что я ни захочу, то она и дѣлаетъ…. Шесть перемѣнъ новыхъ у насъ въ театрѣ уже готово: двѣ комнаты, зало съ колоннами, улица, садъ, лѣсъ. Старыя декораціи, какія отъ временъ стараго князя остались, тѣ всѣ подновилъ. И какія декораціи, братцы! Старикъ-то, видно, человѣкъ со вкусомъ былъ, и страсть къ искусству имѣлъ, труппа своя постоянная была. Самъ Императоръ Александръ, разсказываютъ тутъ старые дворовые, пріѣзжалъ къ нему сюда гостить, и на спектаклѣ былъ. Баринъ былъ важный… Ну, а эта — Вальковскій подмигнулъ и оскалилъ свой волчій клыкъ, — какъ есть жидъ-баба, кулакъ; только очень уже чванна при этомъ, такъ этимъ ее какъ рыбицу на удѣ и водишь. Какъ начали мы здѣсь театръ устраивать, потребовала она отъ декоратора смѣты. Я ему и говорю: «ты, братъ, ее не жалѣй, валяй такъ чтобъ на славу театрикъ вышелъ.» Онъ и вкаталъ ей смѣту въ полторы тысячи. Она такъ и взвизгнула: «ахъ, говоритъ, комъ се шеръ и неужто все это нужно?» И на меня такъ и уставилась. Я ничего, молчу. Начинаетъ она улыбаться: «и дешевле нельзя, спрашиваетъ, монъ шеръ Иванъ Ильичъ?» — Отчего, говорю, можно; вотъ я въ Замоскворѣчьи у купца Телятникова театрикъ устраивалъ, всего расходу на полтораста цѣлкашей вышло. Такъ повѣрите, ее ажъ всю повело: «потрудитесь, говоритъ Александрову, представить это въ мою контору, — сколько вамъ нужно будетъ денегъ тамъ получите»… Съ тѣхъ поръ, расхохотался «фанатикъ», — что ни скажу, то свято!.. Да что мы здѣсь дѣлаемъ, вскинулся онъ вдругъ, — ходимъ въ театръ! Сами увидите что за прелесть!..
— Мнѣ ѣхать домой пора, сказалъ Гундуровъ, — лошади ждутъ…
— Лошадей вашихъ князь велѣлъ отправить, доложилъ слуга, входившій въ ту минуту въ комнату съ чаемъ.
— Какъ отправить?
— Сказывать изволили, что, когда пожелаете, всегда наши лошади могутъ васъ отвезти.
— Молодецъ князь! воскликнулъ Вальковскій. — Любезный, неси намъ чай на сцену; да булокъ побольше, я ѣсть хочу… Ну, Сережа, чего ты осовѣлъ? Напьемся чаю, театрикъ осмотришь, а тамъ уѣдешь себѣ съ Богомъ…
— Ладно, сказалъ за Гундурова Ашанинъ, — только дай намъ себя нѣсколько въ порядокъ привести!
Друзья умылись, перемѣнили бѣлье, причесались, и отправились вслѣдъ за Вальковскимъ въ «театрикъ».
IV
Люблю тебя, люблю, мечты моей созданье,
Съ очами полными лазурнаго огня,
Съ улыбкой розовой, какъ молодаго дня
За рощей первое сіянье.
Лермонтовъ.Помѣщеніе театра занимало почти весь правый, двухъэтажный флигель дома. Гундуровъ такъ и ахнулъ войдя въ него. Онъ никакъ не воображалъ его себѣ такимъ объемистымъ, удобнымъ, красивымъ. Широкая и глубокая сцена, зала въ два свѣта амфитеатромъ, отставленныя временно къ стѣнамъ кресла, обитыя стариннымъ, еще мало выцтвѣтшимъ, малиновымъ тисненнымъ бархатомъ, пляшущія нимфы и толстопузые амуры расписанные по высокому своду плафона, сверкавшія подъ утренними лучами стеклышки спускавшейся съ него большой хрустальной люстры, проницающій запахъ свѣжаго дерева и краски, — все это подымало въ душѣ молодаго любителя цѣлый строй блаженныхъ ощущеній, всю забирающую прелесть которыхъ пойметъ лишь тотъ кто самъ испытывалъ ихъ, кто самъ пьянѣлъ и замиралъ отъ восторговъ и тревоги подъ вліяніемъ того что Французы называютъ l'enivrante et âcre senteur de la rampe….
И Гундуровъ съ безотчетною, счастливою улыбкою осторожно пробирался теперь, вслѣдъ за Вальковскимъ, промежь брусковъ, горшковъ съ краскою, гвоздей и всякаго хлама, мимо растянутаго на полу залы полотна, на которомъ сохла только что вчера написанная декорація. «Фанатикъ» трещалъ какъ канарейка, и отъ преизбытка всего того что хотѣлось ему сообщить друзьямъ путался и заикался, безпрестанно перебѣгая отъ одного предмета къ другому. Онъ говорилъ объ оркестрѣ набранномъ имъ изъ музыкантовъ Малаго театра, съ которыми, какъ и совсѣмъ Московскимъ театральнымъ міромъ состоялъ на ты, и тутъ-же поминалъ крѣпкимъ словомъ дворецкаго княгини, съ которымъ уже успѣлъ два раза выругаться; передавалъ о какой-то старой кладовой., открытой имъ, гдѣ онъ нашелъ «самую подходящую „-де къ Гамлету мебель, и о почему-то вздорожавшихъ кобальтѣ и охрѣ; сообщалъ что первый театрикъ имѣетъ быть 3-то іюня, въ день рожденія княжны, которой минетъ 19 лѣтъ, и что къ этому дню наѣдетъ въ Сицкое чуть не полъ-Москвы, и даже изъ Петербурга какіе-то генералы обѣщались быть….
Но вся эта болтовня шла мимо ушей Гундурова. Онъ только видѣлъ предъ собою сцену, на которой онъ появится вотъ изъ за этой второй на лѣво кулисы, изображающей теперь дерево съ тѣми подъ нимъ невиданными желтыми цвѣтами какіе только пишутся на декораціяхъ, а которая тогда будетъ изображать колонну или пилястръ большой залы въ Эльсинорѣ,- появится съ выраженіемъ „безконечной печали на челѣ“, съ едва держащейся на плечахъ мантіи, и спущеннымъ на одной ногѣ чулкомъ, какъ выходилъ Кинъ, и скрестивъ на груди руки, безмолвно, не подымая глазъ, перейдетъ на право, подальше отъ Клавдіо….
— „Отбрось ночную тѣнь, мой добрый Гамлетъ“, начнетъ Гертруда, —
Зачѣмъ искать съ опущенной рѣсницейВо прахѣ благороднаго отца?Ты знаешь: все что живо, то умретъ…
— Да, отвѣтитъ онъ, — и какъ онъ это скажетъ! — …
Да, все умретъ! — „А если такъТо что-жъ тебѣ тутъ кажется такъ странно?“
А онъ… И Гундуровъ, вбѣжавъ на сцену, уже стоялъ съ этими скрещенными на груди руками, на этомъ своемъ мѣстѣ на право, и пробовалъ резонансъ залы:
Нѣтъ, мнѣ не кажется, а точно есть,И для меня все кажется ничтожно…Нѣтъ, матушка, ни траурный мой плащь,Ни грустный видъ унылаго лица,Ни слезъ текущій изъ очей потокъ, —Ничто, ничто изъ этихъ знаковъ скорбиНе скажетъ истины…
читалъ онъ, постепенно возвышая голосъ, давая самъ себѣ реплику и безсознательно увлекаясь самъ…
— Вѣрно, хорошо! одобрительно покачивалъ головою глядѣвшій на него снизу Ашанинъ.
— Э, братъ, крикнулъ въ свою очередь Вальковскій, — да ты своего что-ли Гамлета читаешь?
— Какъ, такъ?
— Я выходъ-то Мочалова хорошо помню, — совсѣмъ не тѣ слова были
— Ну да, объяснилъ Гундуровъ, — въ театрѣ у насъ играютъ по передѣлкѣ Полеваго, а я читалъ по Кронеберговскому переводу.
— Для чего-же это? недовольнымъ голосомъ спросилъ Вальковскій.
