Клавдия Лукашевич - Дядюшка-флейтист
Николай Васильевич не выдержал гнета. Пришла и на него беда. Вернулся он как-то из лавки в необыкновенно веселом настроении: сначала что-то бормотал сам с собою, потом стал петь, смеяться и, шатаясь, заговаривал с Марьей Ивановной.
— Да вы пьяны?! — закричала та вне себя. — Вон! Сейчас вон! Чтобы духу вашего не было.
— Куда я пойду? Извините! Вы не беспокойтесь, Марья Ивановна! Мне некуда идти… И не пойду! Конечно, я немножко… Вы извините, — бормотал Николай Васильевич, затем лег в кухне на полу и тотчас же заснул.
Марья Ивановна очень сердилась и требовала, что бы муж прогнал брата. Но потом дело как-то умолкло. Петр Васильевич уговорил жену простить Колю, а того сильно пристыдил.
Наташа перетрусила не на шутку и долго после того, ничего не говоря, смотрела на Николая Васильевича с укором, печально и серьезно.
НАТАША ЗАБОЛЕЛА
Наташа заболела. Случилось это как раз в именины Липы, когда у Петровых ожидались гости.
Девочка металась вся в жару: голову ее ломило нестерпимо, глаза слипались, ноги подкашивались; она то прислоняла больную голову к спинкам стульев, то ложилась на диван и смотрела на всех страдающими, воспаленными глазами.
— Не беда! Поправится! — говорила тетка. — Наталья, иди ляг в кухне на сундук. Там тебе будет спокойно.
— Машенька, ты бы ее малинкой попоила да прикрыла бы потеплее, — заикнулся было Петр Васильевич.
— Без тебя знаю, — оборвала его жена.
Наташа ушла в кухню и легла там на сундуке.
— Николай Васильевич, знайте, если вы сегодня выпьете хоть одну рюмку водки, я вас немедленно выгоню! — сказала Марья Ивановна, выходя расфранченная на кухню.
Николай Васильевич промолчал и с беспокойством взглянул на Наташу.
Наступил вечер. Гости собрались. В гостиной слышались говор, смех, музыка. Там играли в карты, угощались; Липа отчаянным сопрано пела: «Люди добрые, внемлите…»
Марья Ивановна беспрестанно выбегала на кухню и кричала на Николая Васильевича:
— Вымыли посуду? Как вы долго возитесь! Давайте сюда… Экий тюлень! Ставьте самовар!
Она вырывала полотенце из рук Николая Васильевича и сердито перетирала стаканы и чашки.
Наташа лежала на сундуке и стонала. Музыка, пение, крики и стукотня, как тяжелые молотки, отзывались в ее больной голове.
— Николай Васильевич! — окликала она, как только тетка скрывалась из кухни.
— Что, Наташенька?.. Что?.. Попить хотите?.. Да? Л спрашивал тот тревожно, нагибаясь к девочке.
— Николай Васильевич, слышите?! Это Липа «приер дивиер» играет. А кто булками обносит гостей? Ой, как голову больно! Дайте пить…
— Сейчас, Наташенька, сейчас, милая… Я вам чаю с лимоном налью… Тетя не увидит… Пейте…
Он дрожащими руками приподнимал стриженую головку и бережно поил девочку.
— Николай Васильевич, подите ко мне… — через несколько минут звала опять Наташа. — Я боюсь, боюсь тети Маши.
Николай Васильевич подходил, с нежной лаской нагибался к больной и гладил ее по голове.
— Не бойтесь никого… Я тут с вами… Вас не обидят. Может, головку примочить? Да? — спрашивал он и глаза его застилались слезами.
— Дайте мне руку, — Наташа ловила горячими, сухими ручками руку дяди и прижималась к ней пылающей щекой. — Так хорошо! — шептала она и закрывала глаза.
Что было хорошо, Николай Васильевич не знал; может быть и то, что ребенок впервые не чувствовал себя одиноким.
Заслушав шаги хозяйки, Николай Васильевич вставал у сундука и прикрывал собой больную.
— Самовар подайте! За хлебом сбегайте! — кричала Марья Ивановна. — Какой вы бестолковый! Чего вы по кухне мечетесь?
Николай Васильевич делал все, как в чаду. Все его мысли и тревоги были обращены на маленькую девочку, беспомощную, покинутую. Посмотрев с беспокойством на Наташу, он торопливо побежал в лавку за хлебом и мигом вернулся.
Нарезая хлеб, он неожиданно заметил, что большие, болезненно блестящие глаза в упор смотрят на него.
— Что, Наташенька? Не надо ли чего? — заботливо спросил он.
— Дядя Коля… — тихо позвала девочка. Она впервые его так называла, и это вырвалось у нее так ласково, души.
С замирающим сердцем бросился Николай Васильевич на этот зов.
— Что милая? Попить хотите?
— Дядя Коля… сядьте на сундук… Вот тут. Сядьте. Знаете, Николай Васильевич, вы не пейте водки… Пожалуйста, не пейте! Тетя Маша вас бранит и сердится. А я вас тогда боюсь… Правда, боюсь… Вы тогда страшный и гадкий…
Николай Васильевич опустил голову и долго-долго молчал. Вдруг он словно очнулся и решительно вскинул глаза на девочку.
— Даю тебе честное слово, Наташенька, не стану больше пить. Гадость она, водка-то… Поправляйся. Для тебя не стану. Вот увидишь.
Наташа улыбнулась и погладила дядю по руке.
— Я вас очень люблю. Больше, чем дядю Петю… Больше гостей, больше всех, — лепетала девочка, протягивая худенькие руки. Она охватила нагнувшегося к ней дядю за шею и закрыла утомленные глаза.
— Милая моя! Родная! Добренькая! — шептал Николай Васильевич, а крупные слезы одна за другой катились по его лицу и падали на пальто, которым была прикрыта девочка. Он гладил ее по голове, по щекам и смотрел на нее с умилением и тревогой.
Заслышав шаги Марьи Ивановны, Николай Васильевич поспешно вскочил, взволнованный и растерянный.
— Что же вы хлеб-то не нарезали? Сами догадаться не можете! — кричала на него хозяйка.
И под эти сердитые окрики, под звуки фортепиано, под веселый смех гостей, между двумя никому ненужными людьми был заключен дружественный союз сердечной привязанности, без которой живется так холодно. Живая, чистая любовь согревает жизнь, как солнечные лучи весною, и может подвигнуть на все доброе.
Сидя около Наташи, в полузабытьи закрывшей глаза, Николай Васильевич с грустью смотрел на нее и думал, что она маленькая и одинокая, растет без ласки отца и матери, никому не дорога и не знает детских радостей, не видит веселья. Положим, Петенька жалеет Наташу, но ведь у него есть своя дочь и он боится Марьи Ивановны. Наташу же некому пригреть… А какой ребенок не жаждет ласки и не льнет к доброму человеку?!
— Липочка поет «приер дивиер»… Я буду петь… Дядя Коля… дядя… Я боюсь… Дядя Коля… Мне страшно… Спрячьте меня, — металась и бредила Наташа.
Николай Васильевич то гладил ее по голове, поправлял подушку, подносил пить, то сжимал свою голову руками и что-то шептал. Он давал сам себе обеты не бросать и оберегать девочку на ее жизненном пути, сделать для нее что-то хорошее, что — он и сам еще не знал, но все ему казалось теперь возможным и достижимым.
Под утро гости стали расходиться. Наташа заснула. Николай Васильевич вздохнул и, посматривая поминутно на заснувшую девочку, стал мыть и убирать посуду после пира, боясь лишний раз шевельнуться и неосторожно стукнуть.
ДЯДЮШКУ ВЫГНАЛИ
Наташа выздоровела. Болезнь ее была одна из тех детских болезней, которые неожиданно приходят и скоро проходят. Между тем, Николай Васильевич за то время, что девочка пролежала в кухне на сундуке, совсем изменился, даже осунулся, тревожась за нее. Он бродил как тень и твердо выдерживал обещание, данное племяннице.
Наташа поправилась, перебралась в залу за диван, и Николай Васильевич повеселел.
Похудевшая, слабенькая девочка сияла тихим счастьем точно болезнь переродила ее.
Раз тетка ушла за провизией, а Наташа, улучив свободную минутку, выбежала в кухню.
— Дядя Коля, наши сегодня на весь вечер в гости уйдут! — радостно шепнула она, рассмеялась и захлопала в ладоши.
Многое было этим сказано: обоим представился веселый вечер, разговоры, пение, игра на флейте. Такие светлые минуты не часто выпадали на их долю.
— Твой почтенный дядюшка-флейтист сегодня совсем с ума спятил, — говорила Липе вернувшаяся Марья Ивановна. — Представь, душенька, стирает в корыте полотенца и ухмыляется во весь рот. Вот-то сокровище!
— Ах, да не говорите мне о нем! — ответила Липа.
Наташа догадалась, чему улыбался дядюшка, и в ее больших глазах мелькнул задорный огонек.
Вечером, как только хозяева скрылись за дверью, девочка была уже в кухне.
— Ну, дядя Коля, давайте теперь играть на флейте, — весело подпрыгнув, сказала она.
— Погоди, Наташечка… наши еще не успели далеко отойти. Услышат, тогда нам плохо будет… Надо вот и кухню прибрать.
— Как мы с вами давно не флейте не играли. Я все ждала, ждала, когда-то они уйдут. Как я рада? Вы рады, дядя Коля, что они ушли? — болтала Наташа.
— Конечно, нам с тобой посвободнее. Только они ведь хозяева, Наташечка… Тут уж их воля…
— Играйте, играйте же скорей… Сначала мою любимую. Знаете, так тонко-тонко-тонко, а потом — как птичка.
Зазвучала флейта. Николай Васильевич переиграл все, что только знал. Наташа спела «Ваню и Таню».
