Ирина Грекова - На испытаниях
- Пожалуй, да. Я как-то не обратила внимания.
- Зато он на вас очень даже обратил, поверьте моему опыту. Я всегда вижу, кто на кого обращает, это у меня как ясновидение, даже муж говорит. Он только еще успеет подумать в направлении, а я уже ревновать начинаю. Все чтобы было мое, каждая мысль и каждое дыхание: вот как я понимаю семейную жизнь!
- Где здесь можно умыться?
- Во дворе налево, корыта такие стоят с умывальниками. Я вас провожу, хотите?
- Нет, спасибо, найду.
Пока Лида умывалась, прошло еще два удара. Вообще воздух в Лихаревке был насыщен ударами, и пора было уже не обращать на них внимания.
5
- Пока не достроен Дом офицеров - а судя по замыслу, это будет дворец, - я вынужден кормить вас в предприятии общественного питания, которое лучше всего характеризуется русским термином "живопырка".
Майор Скворцов говорил очень по-своему: бегло, складно, щеголевато, голосом, натянутым, как струна, с каким-то даже легким дребезгом на гласных. Как будто звон невидимых шпор молодцевато сопровождал каждое слово. Наверно, из-за контраста манеры говорить и содержания все вместе выходило почему-то очень смешно. "А он ничего, - подумала Лида Ромнич. Хорошо, что он за мной зашел".
Столовая помещалась в нескладном одноэтажном здании с грибообразной пристройкой. У входа росло деревце на подпорке с тремя жалобно растопыренными ветками. Пыльные серо-зеленые листья, скрученные от жары полутрубочками, словно просили пить. На дереве висел плакатик: "Старший техник-лейтенант Неустроев".
- Почему старший техник-лейтенант?
- Гримасы быта, - отвечал Скворцов. - Заместитель по тылу, генерал Гиндин, после неудачных опытов по озеленению городка распорядился прикрепить к каждому офицеру персональное дерево, за которое означенный офицер отвечает головой. Судя по состоянию данного конкретного дерева, голова старшего техника-лейтенанта Неустроева находится в угрожаемом положении.
- Ну-ну, - сказала Лида. - А проще говорить вы не можете?
- Если надо, могу, - смеясь, ответил Скворцов.
Они вошли в дверь с надписью "Общий зал". В довольно обширном помещении толпились столы, покрытые сивой клеенкой. На столах ножками вверх стояли стулья. Уборщица мела пол, сердито шаркая веником.
- Здесь, кажется, уборка... - нерешительно сказала Лида.
Ее робкий тон воодушевил Скворцова:
- Ничего, ничего, проходите.
Он провел ее между столиками, под раскаленным взглядом уборщицы, к дальней двери с табличкой: "Зал N_2. Пользование, кроме старших офицеров, воспрещается". Лида опять замялась.
- Будьте спокойны, - сказал Скворцов. - Вы имеете дело со мной. Пока я здесь, вам обеспечен офицерский харч.
В маленьком "зале N_2" было светло и даже довольно игриво: белые занавески, веселенькие, трафаретиком, стены, голубые клеенки. Между окнами висел плакат с лозунгом: "Предотвратим залет мухи!" - а сами окна были забраны частой проволочной сеткой. Несмотря на это, мух в зале было порядочно. С потолка свисали безопасные для них, высохшие от жары липучки. Горячий солнечный свет крутыми, твердыми какими-то столбами входил в окна. За столами уже сидели сегодняшние попутчики. Лида кивнула им и села, осматриваясь.
На степс напротив висела большая, масляными красками, картина, по-видимому, копия с васнецовского "Ивана-царевича на сером волке", но копия вольная, фантастическая. Писанная явно неумелой рукой, она дышала какой-то дикой искренностью. Сказочные, аляповатые цветы розово светились в лесной черноте. Царевич, глупый и пучеглазый до одури, крепко держал поперек туловища поникшую в обмороке девицу. Ее рыжие волосы летели вбок, как пламя горящего самолета. Волк, насмешливо улыбаясь, вывалив язык, скакал прямо вон из картины, грудью на зрителя...
- Вас, кажется, заинтересовало данное произведение изобразительного искусства? - спросил Скворцов. - Даю пояснения. Всегда мечтал работать гидом. Это грандиозное полотно писал местный самодеятельный художник майор Тысячный. Страдает безответной любовью к живописи.
- Почему безответной?
- А неужели вам нравится?
- Чем-то - да.
- Пронзительная картина, - подтвердил генерал Сиверс. - Я бы ее купил. А он не продает своих работ, этот Тысячный?
- Кажется, нет.
- Жаль, я бы купил.
Чехардин, прищурившись, взглянул на картину:
- Народный примитив... Впрочем, не без чего-то.
- Вы это серьезно? - по-детски спросил Ваня Манин, перебегая глазами от лица к лицу. - Ну, значит, я дурак.
- Я тогда тоже дурак, - сказал Скворцов. - Никакой художественной ценности в этой картине я не вижу, хоть убейте.
- Правильно! - поддержал его Теткин. - Я тоже не вижу. Говорят, в капиталистических странах ослу кисть к хвосту привязывают, он и рисует, а потом эти картины продают за большие деньги...
- Молчите, Теткин, - отмахнулась Лида и повернула к Скворцову страдающие глаза. - Вы ничего не видите в этой картине? Нет, ничего вы не видите! Какие же вам картины нравятся?
- Какие? Ну, многие... - неопределенно отвечал Скворцов.
К этому вопросу он был не подготовлен. В живописи он был слаб. Он вообще во многих вещах был слаб и отлично это сознавал, но до того был восприимчив и чуток и к тому же так хорошо владел речью, что зачастую с полуслова понимал что к чему и умел казаться неопытному глазу чуть ли не знатоком. Сейчас он тянул время, чтобы поймать намек, хоть маленький... Тут бы он развернулся.
- Какие же именно?
Фу-ты черт, как на грех, он не мог вспомнить ни одной картины: ни названия, ни художника. Одна, впрочем, сейчас представилась ему очень отчетливо: тюремная камера, вода, крысы на кровати, бледная женщина с открытыми плечами, откинувшая голову в страшном отчаянии... Красивая картина! Как же ее?
- "Не ждали", - подсказал Джапаридзе.
- Да, "Не ждали", конечно, неплохая картина, - мгновенно подхватил Скворцов и только что собрался по поводу этой совершенно неизвестной ему картины сказать что-нибудь этакое общее, ни к чему не обязывающее, как ему стало стыдно халтурить при этих простых и печальных серых глазах. Неожиданно для себя он признался: - По правде говоря, я ничего не понимаю в живописи.
- Я так и думала.
Разговор об искусстве на этом кончился, потому что вошла официантка в белом передничке - толстенькая, румяная, лакированная, до того похожая на кустарную "матрешку", что хотелось разнять ее и вынуть другую.
- Симочка! - закричал Скворцов. - Здравствуйте, деточка, вы цветете, как роза, рад вас видеть! Посмотрим, чем вы нас накормите, не знаю, как другие, а лично я уже почти умер от голода.
Симочка лупнула на пего круглым синим глазом и сказала:
- Блюдов нет, супа не в чего дожить.
- Ай-яй-яй, как же так?
- Да ничего, мы зараз намоем, давайте заказы приму.
- А что у вас есть?
- Борщ, котлеты.
- Борщ "бэ эс"?
- Сметану всю покушали, осталось только для генеральского.
- А вы, Симочка, как-нибудь, а? - подмигнул ей Скворцов.
Симочка, не отвечая, записала: "Семь борщей, семь котлет" - и вышла.
- Делать нечего, - сказал Скворцов. - Придется ждать, пока будут намыты эти блюда - так здесь называют глубокие тарелки.
- Черт, я здесь почему-то всегда жрать хочу, - пожаловался Теткин. Пока ожидать, можно и загнуться.
- Теткин, тебе необходимо усвоить лучшие черты русского народа: ясный ум и терпение, - сказал Скворцов. - Вот, например, в нашей тяжелой ситуации что может сделать терпеливый человек? Отвлечь себя от пошлой мысли о еде чтением художественной литературы.
Он снял с углового столика серую тетрадь с карандашом на веревке.
- Перед вами, как следует из надписи на обложке, "Книга жалоб и предложений". Предложения, как обычно, отсутствуют или интереса не представляют, зато жалобы... Сам Чехов мог бы позавидовать. - Ему все еще было неловко, что он осрамился с живописью, и он особенно напирал на Чехова: - Проезжая мимо станции, у меня слетела шляпа.
- Читай-читай, - сказал Теткин. - Знаем, что грамотный.
- Внимание! - начал Скворцов. - Пример номер один. Скромная, сдержанная, немногословная жалоба, полная, несмотря на это, подлинной душевной боли: "Прошу обратить самое серьезное внимание на обслуживание посетителей столовой, которое происходит крайне медленно и грубо. Подполковник Ляхов". Погодите смеяться, главное здесь не жалоба, а ответ на нее: "Товарищ подполковник, рассмотрев вашу жалобу, факты не подтвердились, ибо ваша грубость отвечалась взаимностью. Зав. столовой Щукина".
Засмеялись все, кроме Лиды Ромнич. Нет у нее чувства юмора, что ли?
- Зав. столовой Щукина - талант! - сказал генерал Сиверс.
- А вот, - читал дальше Скворцов, - жалоба номер два: крик души, оставшийся без ответа. Слушайте, это почти стихи: "Возмущен приготовлением гуся. Сырой совершенно, да к тому же, вероятно, старый гусь. Снимает ли кто-нибудь пробу с подобного деликатеса, как гусь? Подержал в зубах и положил обратно в тарелку. Уплатил три пятнадцать. За что?"
