Ирина Грекова - На испытаниях
И, конечно, больше всего он думал о Лиде Ромнич. Даже не думал, а просто представлял себе, как она стоит там одна на своих длинных ногах, становясь с каждой минутой все дальше и дальше, все меньше и меньше...
- Товарищ майор, вы не спите? - тихонько спросил голос.
Скворцов вздрогнул и открыл глаза. Над ним стоял круглолицый и красноухий, правильно застегнутый капитан.
- Мы тут пульку сообразили, просим вас четвертым, - шепотом сказал он, покосился на спящего генерала и плутовски прикрыл один глаз.
- Отчего же, всегда готов.
Скворцов встал, отряхивая с себя мысли. Он подошел к откидному столику, где уже тасовали карты два коричневых офицера, которых он в Лихаревке признал "здешними". Впрочем, сейчас уже было ближе до Москвы, чем до Лихаревки. В Москве они сразу станут "нездешними". А он сам? Сам он везде был "здешним" - такая жизнь.
Полненький капитан сдал карты. Скворцов посмотрел на свои и обмер: десять треф на руках! Что-то невероятное.
- Десять треф, - сказал он и бросил карты веером на стол.
- Вот это начало! - восхитился капитан. - Вам, товарищ майор, должно быть, в любви не везет.
- Да, не повезло-таки. Ну, теперь, братцы, берегись: я в азарт вошел.
- Тасуй - сдавай, - пробурчал майор.
Скворцов сдал карты.
- Раз.
- Пасс.
- Два.
- Два мои.
...Игра шла. Скворцову везло - карта к нему так и перла. В общем, ему было неплохо. Только мешало сознание, что он слишком много, неприлично много выигрывает. Как он ни рисковал, выигрыш все рос. Угрюмоватый майор только крякал. Капитан начинал нервничать, а лейтенант все улыбался белыми зубами. Они играли, пока самолет не приземлился.
- Москва, товарищи, дальше не повезем, - объявил командир корабля, выходя из рубки.
Скворцов встал и широко потянулся:
- Слышали? Москва. Спасибо за компанию.
- А расписать? - ревниво спросил угрюмоватый.
- Не надо. Все равно я вас всех обыграл.
- Игра есть игра, - солидно заметил полненький.
- Ха! Вы меня разве не знаете? Я - знаменитый самолетный шулер Скворцов. Слыхали?
- Это шутка, товарищ майор? - спросил капитан.
- Какая шутка? Я шутить не люблю. Ну, приветствую вас.
Скворцов бодро откозырял, взял свой чемоданчик и пошел к выходу. Он спустился по трапу и ступил на московскую землю. Прежде всего его удивила трава - густая, сочная, интенсивно зеленая. Потом солнце. Какое же это было мягкое, прохладное, невинное солнце!
Офицеры спускались следом. Последним шел генерал Сиверс. Скворцов взглянул на него снизу вверх и поразился трагической худобе его щек. Но когда генерал сошел вниз, это впечатление исчезло. Сиверс как Сиверс: очки, четкость, ирония.
- Товарищ генерал... - начал было Скворцов.
- Ась? - отозвался Сиверс, глядя на него сбоку.
- Вас, вероятно, машина встречает?
- Машина? Нет, не встречает. Я, знаете, имею обыкновение ездить на городском транспорте. Без помпы. Честь имею кланяться.
Сиверс прикоснулся к фуражке, повернулся по-военному и быстро пошел вперед легким, чуть приплясывающим шагом. С ним вместе уходил вопрос, который Скворцов должен был задать ему, но не задал...
Простой человеческий вопрос: "Что с вами?"
А несколько минут спустя Скворцов уже ехал домой в автобусе. Миновали зеленые пригороды с дачными домиками, с прудами и утками, с телевизорными антеннами, и вот уже Москва обступила его. Огромный город мчался мимо, отражаясь в зеркальцах множества машин. Люди шли, толкая друг друга, обгоняя друг друга, задерживаясь на перекрестках, и как же их было много! Скворцов смотрел на все это со смешанным чувством отчуждения и узнавания.
Вот и дом его. Он вошел в подъезд. На стене детским почерком было нацарапано: "Инка выдра, она выбражала". Он узнал эту надпись и рассмеялся. Инка, в которой шла речь, теперь давно выросла, учится в институте, а подъезд все не отремонтировали.
Шагая через две ступеньки, он поднялся на четвертый этаж. Молодец, организм, - ни одышки, ничего. Спасибо тебе, организм. Он вынул связку ключей, отделил один, отпер дверь, вошел.
- Кто там? - спросил женский голос.
- Это я, - ответил Скворцов.
В прихожую вышла жена - маленькая, пухлая, с гладко зачесанными назад волосами. Выпуклые глаза сияли ребячьей радостью. Изумленно глядя ему в щеку, она вытерла руки фартуком и сказала тонко, на одном дыхании:
- Побрился, поторопился, порезался.
1967
