Крольчатник - Ольга Владимировна Фикс
Илья попытался припомнить, как выглядела Марина ребенком – тогда, тем далеким, совместно проведенным летом. Илье казалось, что ее глаза он запомнил еще с тех пор и что не узнал Марину сразу лишь потому, что само ее появление здесь, в Крольчатнике, казалось ему чем-то уж слишком невероятным. Да, глаза были те же, но вот сам образ вырисовывался в памяти смутно, расплывчато – нечто маленькое, пухленькое, все в ямочках и перевязочках, с неожиданно толстыми и длинными для столь юного возраста косами. Каждое утро Марина усаживалась на крылечко их маленького финского домика и долго-предолго, явно кокетничая, водила щеткой по темным, блестящим, каскадом струящимся волосам. Во взрослой Марине Илья не находил и тени того детского кокетства – наоборот, казалось, ее совершенно не волновало, как именно она выглядит.
Взрослая Марина поражала Илью своей чуткостью, обостренным восприятием всего окружающего. Все-то она замечает, до всего-то ей дело есть! И сейчас вот, на прогулке, вроде бы они разговаривают, Марина, казалось бы, вся ушла в разговор, а вот пробежал мимо Димыч, шапка у него набок съехала, – остановила, поправила. У Ванечки рейтузы сползли – поймала и подтянула. Можно подумать, она всю жизнь тут живет и все они тут – ее дети!
– Марина, ты споешь нам после обеда? – попросила Соня, улыбаясь своей самой лучшей, для особых случаев улыбкой, которая всегда и на всех действует неотразимо.
Только не на Марину.
– Ты же знаешь, маленькая, что после обеда надо спать.
– Ну капельку! – заныли близнецы. – Ну одну только песню! Про пиратов, как в прошлый раз!
– Про пиратов? Это какую же? Я много песен про пиратов знаю.
– Ну как им все время капитан плохой попадался, и они его за борт скидывали, – объяснил не то Сэмэн, не то Стэп.
– Нет, иногда и связывали, – поправил брата не то Стэп, не то Сэмэн.
– А, это Щербакова. Но после обеда петь нельзя. Все будут сердиться! Лучше мы придем чуть пораньше, и до обеда я вам спою, хорошо?
– Хорошо! – обрадованно завопили все, но Соня осталась недовольна.
– Не про пиратов, а про любовь! Или тогда две песни!
– Но, Соня, ведь все хотят про пиратов!
– А я тогда буду орать, и орать, и орать, и никто ничего не услышит, пока ты не споешь мне про любовь!
– Экая ты вредная! Да про какую такую тебе любовь надо?
– Про маленькую.
– Ну ладно, сдаюсь, спою вам три песни: мальчишкам про пиратов, Соне – про маленькую любовь и еще одну для Илюши. Ты, Илюша, какую хочешь?
Илья задумался.
– Из Визбора что-нибудь, – застенчиво попросил он наконец. – Знаешь «Ты у меня одна»?
– Чего?! – Глаза у Марины сделались круглые-круглые, но, заметив, что Илье и без того неловко, быстро-быстро закивала: – Хорошо-хорошо, спою.
– Маринка, а откуда вообще ты так хорошо знаешь бардовскую песню? – неожиданно заинтересовался Илья. – Тебе ведь вроде бы по возрасту не положено.
– От мамы. – Марина улыбнулась. – Она у меня в молодости была заядлая КСПшница, ну когда еще училась.
– А где она у тебя училась?
– В Универе, на биофаке. Она у меня орнитолог и вообще всякое зверье любит. В детстве КЮБЗовкой была, все время в зоопарке ошивалась. Я в этом смысле в нее, тоже всех зверей люблю. И собак, и кошек, на лошадей вообще смотреть не могу без дрожи. А папа у нас животных не любит. – Марина вдруг потускнела. – Фунтика, и того еле-еле терпит. А до Фунтика у нас кошка была, так папа ее совсем не выносил! Ну не без оснований, правда: повадилась она гадить ему под компьютер, но ведь она еще котенок была, мы бы с мамой ее приучили. – Марина неожиданно замолчала. Глупо, конечно, но и сейчас, когда Марина вспоминала о Пуське, у нее начинало щипать глаза.
– А что с ней случилось, с кошкой-то? – осторожно поинтересовался Илья.
Марина тяжело вздохнула:
– А никто не знает. Просто пропала. И может, даже папа тут совсем ни при чем. Вот только в тот день, когда она пропала, он на три часа исчезал из дому. А он далеко не каждый день из дому выходит. А на три часа – и вообще никогда. Он у нас, знаешь, если уж ушел, так иной раз и до завтра не возвращается, а уж чтобы его всего три часа дома не было – я такого вообще не припомню.
Воспоминания эти очень расстроили Марину. В самом деле, кому приятно думать о своем собственном папе, что он… И кошку опять же жалко.
– Да ладно, может, это еще и не он? – попробовал успокоить ее Илья.
– Да, правда, может, – вяло согласилась Марина… и тут ей снова вспомнился сегодняшний сон. Как же это она могла про него забыть? Она ведь и гулять с Ильей напросилась только для того, чтобы об этом сне рассказать! А им уже скоро обратно поворачивать. – Илья, – быстро заговорила Марина, чтобы, не дай бог, снова не забыть, – послушай-ка, что мне сегодня приснилось! – И она подробно, стараясь ничего не упустить, пересказала ему свой сон.
– Бред! – коротко отреагировал Илья. Но, увидев, что Марина разочарована, поправился: – Ну, может, конечно, и не бред, но только, скажу тебе, при нашем уровне знаний мы с тобой наверняка не сможем разобраться в этом сне правильно. А от всяких приблизительных домыслов, поверь мне, только хуже будет. Наверняка окажется, что мы все поняли с точностью до наоборот. Так что забудь-ка ты лучше этот сон поскорее и не думай о нем никогда. А то ты прямо с лица спала, пока рассказывала! Смотреть было жутко! Я сам испугался, ей-богу! – И он рассмеялся, а вслед за ним и Марина, и в этом смехе растаяло всякое воспоминание о тяжелом сне.
Снег вокруг лежал всюду: на деревьях, на протянувшихся высоко над головой проводах, на холмах, показавшихся вдруг вдалеке. Все вокруг покрывала спокойная, ровная белизна, почти без оттенков. Даже небо, сплошь затянутое облаками, было сегодня белым, даже солнечные лучи, изредка прорывавшиеся сквозь эту молочную белизну, светили белым холодным светом. И только маленькими язычками пламени выделялись толстенькие снегири, облепившие раскидистую березу, росшую на повороте дороги.
Они повернули и оказались высоко-высоко на берегу реки. Река, как положено зимой, была скована льдом, и лишь по самой середине ее змеился узенький черный ручеек. От воды в этом месте шел пар.
– Что там? Отчего там не замерзает? – спросила
