Подменыш - Кит Донохью
Мы пробежали через кухню и один за другим выскользнули в приоткрытую дверь. Конечно же, он нас увидел, но нам было все равно.
На вершине холма Лусхог забил пару своих волшебных самокруток, и мы долго хохотали, наблюдая за суетой, которая поднялась после нашего бегства. Это место больше не принадлежало нам, но почему-то мы уже не переживали по этому поводу. «— Я знаю этого человека, — сказал я, отсмеявшись.
— Ты что, их различаешь? — удивился Лусхог. — Все ведь на одно лицо.
— Я знаю его, точно. Или знал раньше.
— О да, это твой брат-близнец, — и они залились хохотом.
— У меня не было братьев-близнецов.
— Правда? Ну, тогда это тоже писатель. Ты столько читаешь, что тебе явно кто-то из них привиделся.
— Парни, я серьезно!
— Ладно. Тогда это тот чувак, чью тетрадку ты постоянно таскаешь с собой.
— Макиннс? Нет. Это не он. Я не знаю, как он выглядит.
— Какая-нибудь звезда из журнала? — Лусхог выпустил в небо струйку дыма.
— Нет. Это кто-то, кого я точно знаю. Может, мой отец?
— Чувак, какой сейчас год? — усмехнулся Лусхог.
— 1972-й.
— Значит, сейчас тебе бы было под тридцатник. А этому мужику сколько лет?
— Ну, типа того.
— А сколько должно быть твоему отцу?
— Раза в два больше, — я улыбнулся, как идиот.
— Твой папаня должен сейчас быть уже стариком, типа меня.
Я опустился на холодную землю. Прошло туева куча лет с тех пор, как я в последний раз видел своих родителей, но мне и в голову не приходило, что они постарели.
Лусхог сел рядом со мной.
— В конце концов все забывается. Потому я не стану тебе рассказывать о своем детстве. Прошлого не существует. Оно просто как картинки в книжке. Моя мать могла бы вот прямо сейчас, в эту минуту подойти ко мне и сказать: «Дорогой мой», а я бы ей ответил: «Извините, леди, я вас не знаю». И отец мой для меня теперь не более чем миф. Так что, брат, нет у тебя ни мамки, ни папки, а если и были когда-то, сейчас ты бы их вряд ли узнал. Увы.
— Но тип, который спал в кресле, он точно похож на моего отца.
— Да это может быть кто угодно. Или вообще никто.
— А ребенок?
— По мне, они все на одно лицо. Все время хотят есть, ходить не могут, разговаривать не умеют, курить нельзя, пить тоже… Раньше такие малявки считались лучшим вариантом для подменыша — почти ничего не надо узнавать о нем, внешность изменил, скукожился до его размеров, и все. А что делать тем, кому потом с ним нянчиться еще сто лет? Слава небу, времена изменились, и теперь мы воруем только тех, кто повзрослее.
Я не хочу его воровать. Я просто хочу узнать, чей он, и еще мне интересно, что случилось с моим отцом и где моя мать.
Чтобы пережить холодное время, мы утащили из магазина Армии Спасения штук десять одеял и кучу детской одежды, но еды было мало, и мы держались в основном на отварах из коры и веток. Январь и февраль мы, как обычно, продремали, почти не двигаясь, сбившись в кучки, греясь теплом друг друга и ожидая солнца и возобновления жизни природы. Чевизори понемногу выздоравливала. Когда появился дикий лук и первые нарциссы, она с помощью Крапинки начала заново учиться ходить.
Несмотря на риск быть обнаруженными, мы обосновались недалеко от нашей старой поляны, на берегу реки в паре миль к северу. Когда ветер дул в нашу сторону, мы слышали голоса людей, которые поселились в новых домах.
Однажды, когда мы рыли очередную нору, мне вдруг стало особенно грустно. Смолах, почувствовав это, присел рядом и обнял меня за плечи. Солнце скрылось за горизонтом.
— Ni marasilteara bitear, — сказал он мне.
— Смолах, даже если я проживу еще тысячу лет, я и тогда не научусь понимать твою ирландскую тарабарщину. Говори по-английски.
— Ты все еще скорбишь по нашим ушедшим друзьям? Но, я уверен, где бы они ни были сейчас, им там гораздо лучше, чем с нами. Не нужно больше прятаться и бесконечно ждать… Или ты по другому поводу?
— Смолах, ты любил когда-нибудь?
— Слава небесам, всего один раз. И это была моя мать. Хотя я ее почти не помню. Осталось ощущение чего-то шерстяного и еще запах хозяйственного мыла. И огромная, мягкая грудь, на которой лежит моя голова… Впрочем, нет. Она была худая и костлявая, моя мать. Вроде бы… Помню, что у отца был ремень. И усы, закручивающиеся кверху на концах. А может, это у деда?.. Прошло столько времени, что я даже не знаю, где и когда это было.
— А вдруг мои родители уже умерли?
— Жизнь идет. Одни уходят, уступая дорогу другим. Неразумно привязываться к кому-то одному.
Разговоры Смолаха не прибавили мне бодрости духа, и спать я пошел совершенно расстроенный. Я пытался вспомнить мать и отца, и не мог. Прошлая жизнь казалась мне такой же ненастоящей, как и мое нынешнее имя. Но я не открыл Смолаху главной причины моего удрученного состояния. Наша дружба с Крапинкой почти сошла на нет. После смерти Раньо и Дзандзаро она замкнулась в себе и почти все время проводила помогая Чевизори. Их тренировки затягивались дотемна, и к вечеру они обе валились без сил на свои подстилки. Не то что на походы в библиотеку, даже на разговоры со мной у нее не оставалось времени. Спала она отдельно от всех и постоянно рисовала на земле какие-то ia-мысловатые узоры. Когда я спросил, что они означают, она посмотрела на меня как-то странно и ничего не сказала.
Как-то утром я обнаружил ее на западной окраине нашего лагеря, одетую в теплую одежду и крепкую обувь. Она сидела на краю скалы и смотрела вдаль, как будто мечтая о чем-то. Я подошел к ней сзади и положил руку на плечо. Она вздрогнула от моего прикосновения, а когда повернулась ко мне лицом, было видно, что она едва сдерживает слезы.
— Что случилось, Крапинка? Ты в порядке?
— Просто устала, — она улыбнулась и сжала мою руку в своей.
Однажды утром она разбудила меня, в ее темных волосах белели снежные хлопья.
— Пойдем, — прошептала она. И я вылез из-под груды одеял.
По знакомым до каждого поворота тропам мы в сумерках добрались до города. Подождали на краю леса, когда улицы опустеют, и подошли к зданию библиотеки к моменту закрытия. Забравшись внутрь, в наше потайное место в
