Анастасия Вербицкая - Иго любви
— Верочка… ангел мой… да ведь это я… твой дядя…
Ему приходится снять парик, смыть грим… Но это не помогает. Верочка дрожит и плачет.
Мосолов подходит и берет ее на руки. Верочка мгновенно успокаивается.
— Разлюбила дочь? — сквозь зубы, с ненавистью говорит он жене. — Всем теперь пожертвовать рада?
И она молчит… Разве он не прав? Но отступать уже невозможно. Завтра спектакль…
Мочалов весь день ходит в гриме каторжника, в седом парике и растерзанной блузе. Поля шарахнулась, увидав его, когда он выходил из кабинета. Хотела «караул» кричать… Он и за обедом садится в гриме, и когда Верочка кричит, он снимает парик и зовет ее к себе. Но она все не верит, дрожит и отворачивается…
— Пойдем в сад — играть в мяч, — зовет ее «страшный дядя»… Она слышит знакомый ласковый голос из-под чуждой маски. Упираясь на каждом шагу и крепко уцепившись за руку матери, она все-таки идет в сад… Быть не может, чтобы такой страшный дядя играл в мячик… Но с поразительным терпением трагик весь день возится с ребенком. Под конец Верочка сидит у него на коленях, боязливо проводит рукой по его лицу и дергает его за седой парик.
На спектакле она уже не боится, хотя Мочалов действительно страшен с его кровью налитыми глазами, в звенящих кандалах, когда с рыданием он хватает на руки девочку и осыпает ее поцелуями. Женщины в театре плачут. Сцена эта всех потрясла.
Ночью Верочка бредит, вскакивает, пугается. Надежда Васильевна стоит у постели и крестит ее… Но нет у нее раскаяния. Разве искусство не выше всего в мире?.. Разве для тех минут, что нынче дал Мочалов и ей, и тысяче другим, — не стоит пожертвовать даже покоем Верочки?
Скоро конец гастролям. Скоро конец упоительному бреду… и двойственной жизни, которую она ведет вот уже скоро месяц — между грешными снами наяву и сладким обманом вымысла… Ей страшно подумать, что будет с ней, когда она проснется… Какой пустыней покажется ей этот мир! Чем наполнит она свою плененную навеки душу? Не настанет ли и для нее ад позднего раскаяния, что она не использовала минут, подаренных ей судьбой, и отвернулась от счастья, которое стучалось в ее дверь?
И Мочалов испытывает ту же тоску. Он догадывается, что Надежда Васильевна несчастна в семейной жизни… Сам он глубоко религиозный человек, и ее чувства ему понятны. Одно дело полюбить мужа. Другое дело — изменить ему. А бросить его и начать новую жизнь — еще труднее. Но с чуткостью, свойственной гениальной натуре, он понимает, что не от слабости духа Надежда Васильевна крепко держится за свое гнездо. Нет… В этом чувстве долга вся ее сила. И он невольно робеет перед этой женщиной.
И в его собственной душе нет былого огня. Все чаще предчувствие недалекого конца подкрадывается к нему после самого жаркого порыва, когда жажда поцеловать эти милые темные глаза зажигает всю его кровь, когда эта жажда сулит ему новую жизнь впереди… Была молодость и вера в себя… Нашлись тогда и силы порвать с женой. Теперь все позади… Зачем обманываться?
Накануне последнего спектакля все ужинают в городском саду. Ночь темная, душная, звезд нет. Изредка только налетит ветер, зашумит деревьями и упадет бессильно. Грозы ждут уже второй день.
Надежда Васильевна недолго сидит с гостями. Она не может подавить своей тоски.
— Что это вы такая бледная! — удивляется Щепкин.
— Голова болит… Я лучше пойду домой!..
Она прощается со всеми. Мочалов на секунду задерживает ее руку в своей… С невольным трепетом она поднимает на него глаза. Что хотел он сказать ей?.. Безумная тоска ее взгляда мгновенно передается и ему… «Скоро конец… конец…» — думает она.
«Скоро конец… конец…» — думает он.
— Я провожу вас, — внезапно говорит трагик и встает. — Я не прощаюсь, господа… Я скоро вернусь…
Мосолов следит за ними с кривой, застывшей улыбкой…
И вот они опять на скамейке, под каштаном…
Всю дорогу они шли быстро-быстро и не обменялись ни одним словом, точно знали, куда и зачем спешат… Но молчания своего не замечали.
Она в белом платье. Легкий шарф спустился с плеч. И хотя он сидит поодаль, на другом конце скамейки, ее дрожь, ее смятение, как ток, передаются ему, сближают их, сливают их души в одном порыве. Ему кажется, что это от ее смуглого лица, от ее поникшей фигуры веет на него таким зноем. У него тихонько кружится голова. Чем это так сладко пахнет? Цветами? Или это аромат ее платья, ее тела?
Она не в силах выдержать это жуткое молчанье. Она судорожно сжимает руки. Из груди рвется жалобный крик:
— Павел Степанович… прочтите стихи!.. Вы обещали… помните?.. Прочтите мне что-нибудь из Козлова… или из Кольцова…
Он вздрогнул. Этот голос выдал ее…
Что же теперь? Что? Желание и страх борются в его сердце. Страх перед душевным бессилием, перед знакомым ему безразличием, так часто охватывающим его на сцене… Уступить желанию легко… Но разве она из тех, кого бросают после минутного порыва? Не потребует ли она жизнь за жизнь?.. А что может он ей обещать? Он знает себя… Душа его гаснет. Она слишком ярко горела…
Он встает и отходит в тень деревьев. Сложив руки на груди и прислонившись к дереву, он читает ей балладу Кольцова о том, как муж застал жену с любовником. Они схватились за ножи, и любовник зарезал мужа. Окровавленный, лежит он у ее ног. Теперь некого бояться… Никто не помешает…
— Что ж ты, милая, вся как лист дрожишь?С детским ужасом на меня глядишь?Уж не будет он караулить нас,Не придет теперь в полуночный час…— Ах не то, чтоб я… Ум мешается…Все два мужа мне представляются…На полу один… весь в крови лежит…А другой… смотри… вон в саду стоит…»
Дрожь пробегает по телу Надежды Васильевны. Но не потому, что шепот Мочалова и его жизненная дикция создают жуткую иллюзию… Ей показалось, что в окне мелькнуло лицо ее мужа… Она встает.
— Спасибо вам!.. Спасибо!.. Я вернусь сейчас… Взгляну на Верочку… Подождите!..
Почему ей так страшно?.. Она обегает весь дом… никого… Поля спит… Мосолов не возвращался. Но ей еще страшнее оттого, что ей померещилось его лицо.
Когда она возвращается, Мочалов сидит на скамье, весь поникнув.
— Слушайте, — говорит он страшным голосом. — Я прочту вам мои любимые стихи: Вечерний звон Козлова…
Вечерний звон, вечерний звон…Как много дум наводит он!О юных днях в краю родном,Где я любил, где отчий дом…И как я, с ним навеки простясь,Там слышал звон в последний раз.. . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . .И скольких нет теперь в живыхТогда веселых, молодых!И крепок их могильный сон,Не слышен им вечерний звон…. . . . . . . . . . . . . . . . . . .Лежать и мне в земле сырой…Напев унылый надо мнойВ долине ветер разнесет.Иной певец по ней пройдет…И уж не я, а будет онВ раздумье петь вечерний звон…
Она невольно закрывает лицо руками. Невыплаканные слезы теснят ее грудь.
— Я давно хочу спросить, — слышит она застенчивый шепот. — Хочу… и не решаюсь…
«Вот… вот настало…» — думает она, цепенея от ужаса перед надвигающейся судьбой.
— Скажите… почему я тогда ни разу не встретил вас?.. Мне так хотелось вас видеть!
— Зачем, Павел Степанович?.. Зачем?.. Что я была для вас тогда? Что общего было между нами?
«Тоска и жажда счастья…» — хочет он сказать. Но застенчиво молчит одну секунду.
— Теперь — вы замужем… а тогда мы оба были свободны… И… я еще не был стар…
Она не в силах удержать рыданья. Что-то огромное, лучезарное уходит из ее жизни. Вон бьют часы на башне… Так уныло, зловеще… Быть может, последний час ее светлого, ничем не омраченного счастья уже минул…
Он тихонько берет ее руку.
— Милая вы… Славная… О чем вы плачете?.. Не вырывайте вашу ручку…
С возрастающей страстью он целует ее дрожащие, холодные как лед пальцы. Неожиданно для него самого стихийная жажда женской ласки налетает на него и гасит сознание. Он грубо, сильно обнимает ее. Он ищет ее губы. Слабо вскрикнув, она борется. Она вырывается, наконец… Соскользнув со скамьи, падает к его ногам и, обняв их, отчаянно рыдает.
Это так необычно… Он очнулся. Он овладел собой.
— Встаньте… встаньте, ради Бога!.. Люблю вас, милая… Как долго мечтал о глазах ваших… Знаю, что не стою я вас… такой прекрасной, такой чистой… Надежда Васильевна, встаньте!
Она отчаянно трясет головой и плачет, прижимаясь лицом к его коленям. И сквозь слезы ее он слышит…
— Люблю вас… Люблю… Всю жизнь любила… Никогда не забуду…
Забыв всякие расчеты и колебания, весь подхваченный ее порывом, он наклоняется к ней. Хочет поднять ее лицо. Чувственный порыв угас… нежность и благодарность теснят его грудь. Радостные слезы закипают, просят исхода.
