Пантелеймон Романов - Рассказы
- Когда будет собрание? - спросил он.
- В субботу,- отвечал комендант, посмотрев почему-то ему на ноги.
Останкин вышел из дома и взял Раису Петровну под руку.
- Что вам ценнее всего в писателе? - спросил он, когда они выходили на улицу.
- Как вам сказать... для меня лично ценнее всего за материалом чувствовать его самого, как невидимого судью жизни. Я не люблю новой литературы, потому что, когда читаешь, то такое впечатление, точно все пишут на заданные темы и не имеют своей темы.
- Что же, значит, вам дороже всего... лицо писателя? - спросил иронически Останкин.
- Вот, вот! Вы очень тонко это выразили. Именно лицо.
Леонид Сергеевич от этой похвалы своей тонкости почувствовал полный упадок духа и подумал о том, что хорошо, что он поторопился и сунул рассказ в стол.
- Почему вы, писатели, так не любите показывать его, и нас, простых смертных, не допускаете в свое "святая святых"? А ведь только лицо писателя делает вещь вполне ценной.
Останкин искоса посмотрел на Раису Петровну и ничего не сказал. "Кто ее знает, что она за человек",- мелькнуло у него в голове.
Не напрасно ли он вообще-то пошел с ней, незнакомой женщиной, в театр, в общественное место, где его могут видеть с ней все?
Может быть, как раз предчувствие касается ее?..
Но какое предчувствие? Что с ним может случиться в театре? Что, на него покушение, что ли, будет? Просто развинтились нервы от глупого редакторского замечания. Да и это совсем не серьезно. Тот же редактор, наверное, давно уже и забыл, что у секретаря его не оказалось лица.
Но ему представлялось, что все только и думают о газетной статье и подсматривают, как-то он теперь чувствует себя.
Когда они вошли в театр, Останкин даже стал украдкой осторожно вглядываться в лица, стараясь угадать, знают ли эти люди что-нибудь или еще ничего не знают? Читали они статью или не читали?
Лица у всех были спокойны, как бывают обыкновенно в театре, когда публика только еще собирается, и все ходят от нечего делать по фойе, рассматривая по стенам картинки и лица встречных.
Коридоры и фойе наполнялись нарядной публикой, как всегда бывает на премьерах.
Раиса Петровна, оправлявшая у зеркала волосы, часто с улыбкой повертывала в его сторону голову и продолжительно взглядывала на него. Останкин, державший ее сумочку в руках, отвечал ей такой же улыбкой, но он заметил сзади на ее горжетке большую плешину и это разбивало все его настроение. Да и вся горжетка при свете электричества, а главное в сравнении с мехами нарядных дам, выглядела довольно потертой.
И ему было неловко оттого, что он держит в руках сумочку этой плохо одетой дамы, как будто она близкий ему человек. А она так празднично себя чувствует и так открыто перед всеми смотрит на него, не зная того, как она выглядит сзади с этой плешиной.
Мысль об этом и о том, что его что-то ожидает здесь, что вот-вот, может быть, сейчас что-то произойдет, сделала то, что ему начали против воли лезть в голову самые нелепые мысли, которые он мысленно выговаривал про себя, и не мог с этим бороться.
Раиса Петровна попросила его походить с ней по фойе. Она шла оживленная, возбужденно-ласковая, но ее ласковость производила обратное действие на Останкина, потому что ему казалось, что идущие за его спиной люди смотрят на ее плешину.
"Ай да пара - писатель без лица и дама с плешиной!.."
И чем больше Раиса Петровна проявляла по отношению к нему ласковость и даже заботу близкого человека, тем он становился угнетеннее, рассеянней, спотыкался на пятки впереди идущих, а один раз издал горлом какой-то странный звук, так что на него оглянулись.
Самое мучительное было то, что сзади них шли и смотрели, как она с своей плешиной интимно нежно идет с ним под руку.
Вдоль стены фойе стояли диванчики. Если на них сесть, то будешь спиной к стене и к публике лицом.
- Не хотите ли посидеть? - сказал Останкин.
- Нет, я так давно не была среди народа, что хочется немножко потолкаться,- ответила Раиса Петровна.- Ну, да, так мне хочется продолжить наш разговор... Почему же вы не показываете своего лица? Что это - скромность?
Две ближайшие пары оглянулись на них. Останкин поспешил повернуть...
Ему казалось, что ей было приятно, что другие слышат ее голос, ее интересные замечания и оглядываются на них. Как будто она говорит не только для него, а и для публики. И от этого было неловко.
А, кроме того, тут всякий народ, может быть, кто-нибудь из своих увидит его и скажет завтра в редакции: "Есть писатели, которые делают вид, что они живая часть пролетариата, а какие знакомства они водят, спросите-ка их!.."
Поэтому как только кто-нибудь оглядывался на ее голос, так Останкин сейчас же повертывал в обратную сторону. И так был поглощен наблюдением над тем, кто оглядывается, что однажды повернул два раза на протяжении одной сажени, точно они танцевали кадриль.
Раиса Петровна удивленно оглянулась на него, а он покраснел.
В первом антракте, проходя с Раисой Петровной по фойе вдоль стен, он вдруг увидел какого-то военного с малиновыми петличками, с длинной рыженькой бородкой, который внимательно смотрел на него, как показалось Останкину.
Пройдя несколько шагов, он оглянулся, чтобы проверить себя: военный совершенно определенно провожал его внимательным взглядом. У Останкина загорелись уши. И сколько он ни делал беззаботный вид человека, у которого совесть чиста, и его не запугаешь внимательным выслеживающим взглядом,чувство страха, связанности, неловкости и тоскливого ожидания охватывало его все больше и больше.
Сейчас кто-нибудь смотрит на него и, наверное, думает: "Что же у этого субъекта уши-то так покраснели?.."
Перед концом второго действия он сказал Раисе Петровне:
- Не будем сейчас ходить, посидим лучше, а то я устал.
Они остались в партере.
Останкин стал украдкой оглядываться и вдруг увидел, что военный стоит в дверях партера и кого-то ищет глазами. Он поскорее повернулся лицом к сцене и почувствовал неприятное ощущение в спине, как будто по ней проводили гвоздем.
Смертная тоска охватила его. Он старался собрать все усилие воли, чтобы не поддаваться страху. В конце концов, что они могут сделать с его свободной душой. Он может уйти куда-нибудь в глухие места и жить там содержанием своей личности.
Чувствуя, что он никуда не может деться от своих мыслей, отвечает своей соседке невпопад, так что она уже начала на него тревожно коситься, он пошел покурить.
И вот тут-то, в табачном дыму, он увидел опять этого военного. Военный смотрел на него. Отступать было поздно.
Он стал закуривать, но в рассеянности, возросшей до крайних пределов, взял папиросу обратным концом в рот.
- Прошу извинения...- услышал он вдруг,- ваша фамилия не Останкин?
Леонид Сергеевич, не успев заметить своей ошибки с папиросой и не вынимая ее изо рта, испуганно оглянулся.
- Нет... то есть, да...- сказал он и так покраснел при этом, что человеку в военной форме только оставалось после этого сказать:
"Пожалуйте за мной, а то вы, кажется, уже в глухие места собираетесь?"
Но военный сказал совсем другое:
- Вы не из Тамбова?
- ...Из Тамбова...
- То-то я смотрю, лицо знакомое, в восемнадцатом году вас там видел. Папироску-то вы не тем концом взяли,- прибавил военный, улыбнувшись.
Леонид Сергеевич тоже хотел улыбнуться, но губы его вдруг одеревенели, точно замерзли, и вместо улыбки вышло так, как будто он передразнил своего собеседника.
- Нет-нет да встретишь кого-нибудь из земляков,- сказал военный.- Ну, простите пожалуйста, всего хорошего, уже звонок.
VIII
- Что с вами, милый друг,- спросила Раиса Петровна, когда он вернулся,- на вас лица нет?
Останкин вздрогнул и некоторое время остолбенело стоял.
- Так, все неприятности...- сказал он, оправившись через минуту.
Они вышли из театра.
- Что же, в чем дело?
Раиса Петровна при этом вопросе даже положила руку на рукав его пальто и заглянула ему в глаза при свете фонаря. Они шли одни по опустевшей улице. И ее ласка от этого имела какой-то интимный оттенок.
Теперь, когда сзади никто не шел и не видел ее плешины, Останкин вдруг почувствовал, что в его одиночестве - это единственно близкая душа, пожалевшая его и пригревшая своей нежной женской лаской.
И ему захотелось ей рассказать все... Рассказать ей, что его отсиживание, кажется, сыграло с ним дурную шутку: он потерял свою позицию и не знает, с кем он и против кого. Кажется, ни с кем и ни против кого.
Но он искоса подозрительно посмотрел на Раису Петровну и ничего не сказал.
- Какой-то незнакомый субъект сейчас все следил за мной и потом очень язвительно, как мне показалось, сказал: "Нет-нет да встретишь земляка..." А я даже не знаю, кто он,- проговорил он через минуту.
- Э, милый друг, стоит обращать внимание. Давайте хоть на сегодня забудем обо всем! Хорошо?
Она сказала это так энергично и весело, что Останкину тоже вдруг показалось море по колено. Он забежал в открытый еще кооператив и купил бутылку шампанского.
