Михаил Шолохов - Тихий Дон
14 мая
Дело обернулось неожиданнейшим образом. Был дождь, тепленький такой, приятный. Мы шли по Моховой, плиты тротуара резал косой ветер. Я говорил, а она шла молча, потупив голову, словно раздумывая. Со шляпки на щеку ей стекали дождевые струйки, и она была прекрасна. Приведу наш разговор:
– Елизавета Сергеевна, я изложил вам то, что я чувствую. Слово за вами.
– Я сомневаюсь в подлинности ваших чувств.
Я глупейшим образом пожал плечами и сморозил, что готов принять присягу, или что-то в этом роде.
Она сказала:
– Слушайте, вы заговорили языком тургеневских героев. Вы бы попроще.
– Проще некуда. Я вас люблю.
– И что же?
– За вами слово.
– Вы хотите ответного признания?
– Я хочу ответа.
– Видите ли, Тимофей Иванович… Что я вам могу сказать? Вы мне чуточку нравитесь… Высокий вы очень.
– Я еще подрасту, – пообещал я.
– Но мы так мало знакомы, общность…
– Съедим вместе пуд соли и плотней узнаем друг друга.
Она розовой ладонью вытерла мокрые щеки и сказала:
– Что ж, давайте сойдемся. Поживем – увидим. Только дайте мне срок, чтобы я могла покончить с моей бывшей привязанностью.
– Кто он? – поинтересовался я.
– Вы его не знаете. Доктор один, венеролог.
– Когда вы освободитесь?
– Я надеюсь, к пятнице.
– Мы будем вместе жить? То есть в одной квартире?
– Да, пожалуй, это будет удобней. Вы переберетесь ко мне.
– Почему?
– У меня очень удобная комната. Чисто, и хозяйка симпатичная особа.
Я не возражал. На углу Тверской мы расстались. Мы поцеловались, к великому изумлению какой-то дамы.
Что день грядущий мне готовит?
22 мая
Переживаю медовые дни. „Медовое“ настроение омрачено было сегодня тем, что Лиза сказала мне, чтобы я переменил белье. Действительно, белье мое – изношенный кошмар. Но деньги, деньги… Тратим мои, их не так-то много. Придется поискать работы.
24 мая
Сегодня решил купить себе на белье, но Лиза ввела меня в непредвиденный расход. Ей до зарезу захотелось пообедать в хорошем ресторане и купить себе шелковые чулки. Пообедали и купили, но я в отчаянии: ухнуло мое белье!
27 мая
Она меня истощает. Я опустошен физически и напоминаю голый подсолнечный стебель. Это не баба, а огонь с дымом!
2 июня
Мы проснулись сегодня в девять. Проклятая привычка шевелить пальцами ног привела к следующим результатам: она открыла одеяло и долго рассматривала мою ступню. Она так резюмировала свои наблюдения:
– У тебя не нога, а лошадиное копыто. Хуже! И потом эти волосы на пальцах, фи! – Она лихорадочно-брезгливо передернула плечами и, укрывшись одеялом, отвернулась к стене.
Я был сконфужен. Поджал ноги и тронул ее плечо.
– Лиза!
– Оставьте меня!
– Лиза, это ни на что не похоже. Не могу же я изменить форму своей ноги, ведь делалась она не по заказу, а что касается растительности, то волос – дурак, он всюду растет. Тебе как медичке надо бы знать законы естественного развития.
Она повернулась ко мне лицом. Ореховые глаза приняли злой шоколадный оттенок.
– Сегодня же извольте купить присыпанье от пота: у вас трупный запах от ног!
Я резонно заметил, что у нее постоянно мокрые ладони. Она промолчала, а на мою душу, выражаясь высоким „штилем“, упала облачная тень… Тут не в ногах дело и не в шерсти…
4 июня
Сегодня мы катались в лодке по Москве-реке. Вспоминали Донщинку. Елизавета ведет себя недостойно: все время она злословит на мой счет, иногда очень грубо. Отвечать ей тем же – значит пойти на разрыв, а этого мне не хочется. Я, несмотря на все, привязываюсь к ней все больше. Она просто избалованная женщина. Боюсь, что моего воздействия будет недостаточно, чтобы в корне перетрясти ее характер. Милая, взбалмошная девочка. Притом девочка, видавшая такие виды, о которых я знал лишь понаслышке. На обратном пути она затащила меня в аптекарский магазин и, улыбаясь, купила тальку и еще какой-то чертовщины.
– Это тебе присыпать от пота.
Я кланялся очень галантно и благодарил.
Смешно, но так.
7 июня
Очень уж убогий у нее умственный пожиток. В остальном-то она любого научит.
Каждый день перед сном мою ноги горячей водой, обливаю одеколоном и присыпаю какой-то сволочью.
16 июня
С каждым днем она становится нетерпимей. С нею был вчера нервный припадок. С такою тяжело ужиться.
18 июня
Ничего общего! Мы говорим на разных языках. Связующее начало – кровать. Выхолощенная жизнь.
Сегодня утром брала она у меня из кармана деньги, перед тем как идти в булочную, и напала на эту книжонку. Вытащила.
– Что это у тебя?
Меня осыпало жаром. Что, если откроет одну-две страницы? Я ответил и сам удивился натуральности своего голоса:
– Книжка для арифметических исчислений.
Она равнодушно сунула ее обратно в карман и ушла. Надо быть осторожней. Остроты с глазу на глаз тогда хороши, когда их не читает чужой.
Васе-другу – источник развлечения.
21 июня
Я поражаюсь Елизавете. Ей 21 год. Когда она успела так разложиться? Что у нее за семья, как она воспитывалась, кто приложил руку к ее развитию? Вот вопросы, которые меня крайне интересуют. Она дьявольски хороша. Она гордится совершенством форм своего тела. Культ самопочитания, – остального не существует. Пробовал несколько раз говорить с ней по-серьезному… Легче старовера убедить в несуществовании Бога, чем ее перевоспитать.
Жизнь совместная становится немыслимой и глупой. Однако я медлю с разрывом. Признаюсь, она мне, несмотря на все это, нравится. Вросла в меня.
24 июня
А ларчик просто открывался. Мы по душам говорили сегодня, и она сказала, что я ее физически не удовлетворяю. Разрыв еще не оформлен, на днях наверное.
26 июня
Жеребца бы ей со станичной конюшни.
Жеребца!
28 июня
Мне тяжело с ней расставаться. Она меня опутала, как тина. Ездили сегодня на Воробьевы горы. Она сидела в номере у окошка, и солнце сквозь резьбу карниза стремительно падало на ее локон. Волосы цвета червонного золота. Вот тебе и поэзии шматок!
4 июля
Работа покинута мною. Я покинут Елизаветой. Пили сегодня со Стрежневым пиво. Вчера пили водку. Расстались с Елизаветой, как и полагается культурным людям, корректно. Безо всяких и без некото́рых. Сегодня видел ее на Дмитровке с молодым человеком в жокейских сапожках. Сдержанно ответила на мой поклон. На этом пора уж и кончить записки – иссяк родник.
30 июля
Приходится совершенно неожиданно взяться за перо. Война. Взрыв скотского энтузиазма. От каждого котелка, как от червивой собаки, за версту воняет патриотизмом. Ребята возмущены, а я обрадован. Меня сжирает тоска по… „утерянном рае“. Вчера очень скоромно видел во сне Елизавету. Она оставила тоскующий след. Рассеяться бы.
1 августа
Шумиха приелась. Вернулось давнишнее, тоска. Сосу ее, как ребенок соску.
3 августа
Выход! Иду на войну. Глупо? Очень. Постыдно?
Полно же, мне ведь некуда деть себя. Хоть крупицу иных ощущений. А ведь этой пресыщенности не было два года назад. Старею, что ли?
7 августа
Пишу в вагоне. Только сейчас выехал из Воронежа. Завтра слезать в Каменской. Решил твердо: иду за „веру, царя и отечество“.
12 августа
Мне устроили торжественные проводы. Атаман подвыпил и двигал зажигательную речь. После я ему сказал шепотом: „Дурак вы, Андрей Карпович!“ Он изумился и обиделся до зелени на щеках. Прошипел язвительно: „А тоже образованный. Вы не из тех, каких мы в тысяча девятьсот пятом году пороли плетьми?“ Я ответил, что, к моему сожалению, „не из тех“. Отец плакал и лез целоваться, а нос в соплях. Бедный милый отец! Тебя бы в мою шкуру. Я ему в шутку предложил идти со мной на фронт, и он испуганно воскликнул: „Что ты, а хозяйство?“ Завтра выезжаю на станцию.
13 августа
Неубранные кое-где хлеба. Жирные на кургашках сурки. Разительно похожи на тех немцев на дешевой литографии, которых Козьма Крючков нанизывает на пику. Жил-был, здравствовал, изучал математику и прочие точные науки и никогда не думал, что стану таким „шовинистом“. Уж в полку я с казаками погутарю.
22 августа
На какой-то станции видел первую партию пленных. Статный австрийский офицер со спортсменской выправкой шел под конвоем на вокзал. Ему улыбнулись две барышни, гулявшие по перрону. Он на ходу очень ловко раскланялся и послал им воздушный поцелуй.
Даже в плену чисто выбрит, галантен, желтые краги лоснятся. Я проводил его взглядом: красивый молодой парень, милое товарищеское лицо. Столкнись с таким – и рука шашку не поднимет.
