Горькая жизнь - Валерий Дмитриевич Поволяев
– Что-то не так? – спросила Аня. Она все чувствовала обостренно, любое дуновение ветра, даже очень слабого, ощущала будто бы обнаженной кожей.
– Все так. – Шофер снова покашлял в кулак и неожиданно задал вопрос, которого боялись и Аня и Китаев: – А документы у вас есть?
– Нет документов, – Аня огорченно покачала головой. – Мы же в деревне живем, работаем в колхозе, а в колхозах, как известно, паспорта не выдают.
– И справок не дают?
– Справки, может, и имеют право выдавать, но воздерживаются от этого – боятся, что народ разбежится.
– Трудно вам будет добираться до места. – Шофер сочувственно покачал головой.
– Ничего, Бог поможет – доберемся, – сказала Аня.
Шофер круто вывернул руль, объезжая глубокую сырую яму. Проговорил с грустной улыбкой:
– На Бога надейся, но сам не плошай.
В кабине его машины было тесно, но в тесноте – не в обиде, так кажется, всегда считали на Руси. К кабине были прикреплены два высоких бака, заправленных мелкими березовыми чурками. Этого «бензина» в здешних лесных местах было более, чем достаточно – с избытком, словом, поэтому шофер о горючем особо не тревожился – знал, что всегда доберется до нужного места, не встанет на дороге. Что еще хорошо – в кабине было тепло: баки давали не только корм мотору, но и обогревали шофера и пассажиров.
– Конечно, милиция может придраться, но… – губы у Ани поджались, лик сделался скорбным, – язык у нас есть… Один на двоих, так что будем отбиваться.
Над головой у шофера был сколочен ящичек для бумаг – путевок, квитанций, накладных, служебных писем и разных сопроводиловок. На ходу шофер запустил руку в ящичек и неожиданно достал оттуда… паспорт. Повертел его задумчиво в руке и протянул Ане.
– Возьмите. На всякий случай… Может пригодиться. Мало ли чего!
У Ани даже в ушах зазвенело, словно бы в организме произошел какой-то обрыв, – вид сделался оглашенным.
– Но у нас с Володей нет денег, чтобы заплатить за него, – тихо, едва одолевая рокот мотора, проговорила Аня.
– Не надо ничего платить. – Шофер решительно мотнул головой. – Мне он достался бесплатно и я его отдаю вам бесплатно. А потом… потом я тоже воевал. Поэтому мой долг фронтовика – помочь фронтовику.
Это был неожиданный подарок. Не просто подарок, а подарок судьбы. Такие штуки в жизни случаются редко.
– Спасибо вам. От меня спасибо и от моего мужа. – Аня растроганно прижала к груди паспорт. На глазах у нее даже слезы блеснули. – А как он к вам попал?
– Да подвозил из Вологды одну дамочку, она сказала, что работает инженершей… Вылезала дамочка из машины с двумя большими сумками – хвалилась, что везет северные гостинцы, – и документ свой обронила. Я не заметил, к сожалению. Потом попробовал найти ее – не получилось.
Аня развернула паспорт, перелистала несколько страничек.
– Тут и штамп о прописке есть. Комаринка…
– Это под Вологдой. Только в Комаринке она не живет. Обитает где-то в другом месте. А вот где именно – я не знаю, не нашел ее. С милицией связываться не стал, там мне из-за этого паспорта запросто могут салазки загнуть. Поэтому – держи… Какой-никакой, а все-таки документ. Вдруг удастся мужу помочь?
– Очень хотелось бы. – Аня не сдержалась, всхлипнула, но в следующее мгновение загнала всхлипы внутрь – взяла себя в руки и выпрямилась с неподвижным лицом…
Так продолжался их путь на юг. Всевышний словно бы охранял этих двух людей, Аню Богданову и Владимира Китаева, помогал… И денег им удавалось собрать – около церквей и на базарах народ, уставший от жестокостей недавней войны, изголодавшийся по доброте, теперь радовался жизни, готов был делиться последним, если видел фронтовиков.
– Главное нам – дойти до Темрюка, – говорила Аня Китаеву, блестящими глазами оглядывала места, в которых бывала раньше, – а в Темрюке нас никто никогда не найдет. Там полно рыбацких станов, схоронок, шалашей, утепленных бригадных домиков, где милиция никогда не бывает. Чтобы найти человека в плавнях, надо на прочесывание бросать целую дивизию. Мы с тобою в плавнях – иголка в стоге сена.
– Две иголки, – поправил ее Китаев. – Не забывай еще, что я – тоже иголка. Одна иголка, плюс другая – две иголки.
Аня засмеялась и потрепала Китаева за волосы. Лагерные ужасы, страдания за колючей проволокой, издевательства «кумовей» и старых зэчек, выбиравших себе в «жены» юных красивых «новопоселенок», драки с применением ножей, сделавшиеся распространенными в женских зонах, – все это стало уходить в прошлое, забываться… Так уж устроен человек – все плохое затягивается туманной пленкой, становится невидимым, а вот хорошее, наоборот, проступает выпукло, заметно, ярко… Впрочем, все зависит от души человека – какова она.
Душа у Ани Богдановой была незамутненной, грязь счищалась с нее быстро – лагерная жизнь не успела испортить, переделать ее. С Китаевым было хуже: во-первых, он был старше, во-вторых, слишком много повидал. Прошлое оставило у него на голове целые пряди седых волос, – бесследно оно никак не могло пройти.
Проблем было много – и с едой, и с ночевками, и с привалами, и с документами, и с деньгами, и с дорогой – куда ни сунься, куда ни глянь – везде торчат чертенячьи рожки, преграды, которые надо обходить.
Они привязались друг к другу, привязались настолько, как могут быть привязаны лишь муж и жена, были – точнее, стали – единым целым. Китаев даче начал забывать про Питер и то, что у него была Ирочка Самсонова – тоненькое сероглазое существо, на котором он собирался жениться… Теперь это сероглазое существо осталось в прошлом.
В Темрюке у Ани жил родной дядя («Дядька – мамкин брат», – сообщила она), не последний человек в рыболовецком порту, заместитель самого главного среди причалов начальника – на рукавах пиджака он носил три золотых шеврона. Звали дядьку Арсением Арсеньевичем.
– Он у меня добрый, – хвалила дядьку Аня.
– Яблоками бесплатно кормит, – невольно поддакивал Китаев.
– Не только яблоками, но и абрикосами. Он и с документами подсобит – выправит на какую-нибудь местную фамилию, – не твою, чтобы милиционеры не нашли. Все у нас будет тип-топ.
Ах, как здорово прозвучало это незатейливое, почти детское, до слез милое «тип-топ», каким расслабленным, счастливым сделалось лицо Ани – словами это не передать.
– Скорее бы Темрюк, конечная остановка, – мечтательно проговорил Китаев.
– Осталось немного, потерпи, – сказала Аня. Добавила: – Терпи, казак, атаманом будешь.
Стали попадаться растущие вдоль дорог деревья, которых на севере не только не видывали, но и не слыхивали о них; дни, несмотря на осень, были летние, в кустах горланили и дрались воробьи, а на ветках пирамидальных тополей гнездились и пели свои сладкие песни птицы, похожие на дроздов.
Юг, благословенные места.
Им везло. Трижды их останавливала милиция и трижды Аня предъявляла ей чужой паспорт, показывала на мычащего «мужа», рассказывала о контузии, которую можно излечить, и ей
