Пополам - Маша Трауб
Он правда не знал, но не мог подвести детей, которые верили, что отец способен решить любую проблему.
Когда позвонила Юлька, Георгий сглотнул слюну, неудачно вдохнул и закашлялся. Еле пришел в себя, думал, задохнется.
– Пап, ты там норм? – спросила обеспокоенно Юлька.
– Да, водой поперхнулся, – ответил Георгий, – что-то случилось?
– Ага. Мама просила тебе не звонить и не говорить, но я за бабушку волнуюсь. Она меня не помнит, называет какой-то Веткой – девочкой, которая давно умерла. Банки закатывает по десятому кругу. У нее с головой явно беда. Мама не может принять решение, хотя даже я вижу – бабушке надо в больницу, хотя бы узнать, что у нее. А вдруг она забудет газ выключить или еще что-нибудь? Ты поможешь? Пожалуйста. Бабушка ведь не виновата, что мама себе любовника завела. Маме вообще на все наплевать. Пожалуйста, помоги бабушке.
Георгий молчал и опять закашлялся. Это ненормально, что его дочь, которая еще совсем маленькая, беспокоится о бабушке и рассуждает про любовника собственной матери. Юлька изменилась, резко повзрослела, Георгий это слышал, чувствовал. С ней произошло то же, что с ним в детстве, когда он попал в детский дом. Но с Юлькой, с ней почему, за что? Только не с ней! Больше всего на свете он хотел дать своим детям детство. Настоящее, беззаботное. То, которого не было у него. А получилось… Юлька просит о помощи, не надеясь на мать. Ради бабушки. Как до этого просила спасти собаку. Георгий понимал, что для Юльки просьба – последняя соломинка, за которую она хватается. Попросить для нее – все равно что переступить через себя, сломать саму себя через колено. Он не имел права ее подвести.
– Пап, ты меня слышишь? Ты поможешь? – спросила Юлька строго, хотя Георгий чувствовал, как дрожит ее голос, как она едва сдерживается, чтобы говорить спокойно.
– Конечно, помогу, – сказал он.
– Спасибо. Только побыстрее, ладно? – попросила Юлька.
В этом возгласе было столько мольбы, что Георгий опять задохнулся. Слезами, мысленными разговорами с матерью, виной перед детьми. Ему было больно так, как никогда до и после. Его дочь, которая не смогла защитить собаку, отправленную в приют, надеялась помочь бабушке. И понимала, что время имеет значение.
Георгий приехал, договорился с городской больницей, оплатил палату, любые исследования. Отвез туда бывшую тещу. Она его не узнала, но все время благодарила.
– Спасибо вам за заботу, – твердила она и сжимала его ладонь.
– Все будет хорошо, – отвечал он.
– А вы кто? Из пенсионного фонда? Или из администрации? – уточняла бывшая теща. Георгий проклинал себя каждую секунду. Он никогда не обращался к ней по имени-отчеству. Обходился нейтральным: «Будьте добры, не могли бы вы…» Эта женщина всегда оставалась для него матерью Ани, тещей, не заслуживающей даже имени. Она ему нравилась, но он никогда ее не уважал, не считался с ней, не принимал во внимание ее слова. Она была лишь удобным человеком, случайным в его доме, не близким. Домработницей, кухаркой… Разве можно было так относиться к бабушке своих детей? Разве он после этого не чудовище? Георгий копался в памяти, силясь вспомнить, как зовут тещу. Что-то простое, даже устаревшее, такое совсем деревенское. Точно, Зинаида. Отчество он вспомнить не мог, поэтому опять обходился общими обращениями. Ему было стыдно – за себя, за свое поведение, за то, что не проявил уважения к пожилой женщине, которая заботилась о нем, готовила для него, заботилась о дочери, внуках, вела хозяйство, старалась всех накормить и никогда не вмешивалась в их брак. Одно время Георгий винил тещу в том, что она разрешала дочери видеться с любовником, молчала, не пыталась образумить. Но разве она имела на это право? Могла помешать дочери ломать судьбу? Нет.
– Я такие огурчики закрутила, – говорила в больнице бывшая теща, держа Георгия за руку, – вы вернитесь к нам, мою дочь зовут Анечка, она вам даст баночку. Скажите, я попросила. И помидорчиков тоже. Откроете и вспомните меня.
– Хорошо, заеду обязательно, – пообещал Георгий.
– Вы же из пенсионного фонда? Ой, может, не надо мне в больницу? Кто же заплатит-то? – беспокоилась та.
– Уже заплатили, не волнуйтесь, – отвечал бывший зять.
У Аниной матери оказалась опухоль мозга. Неоперабельная. Никто не возьмется, нигде. Прогнозы? Не может быть никаких прогнозов. Никто не скажет, как быстро опухоль будет расти. Но вряд ли это продлится долго.
Они сидели на кухне с Анной. Юлька тоже сидела за столом. Анна пыталась отправить ее в другую комнату или гулять, но Юлька заявила, что хочет знать про бабушку, имеет на это право, и она уже взрослая. Георгий рассказал как есть, не выбирая выражений. Анна застыла и молчала. Юлька очнулась первой.
– Значит, бабушку надо домой вернуть. Лучше пусть дома умрет, чем в больнице. Пусть хоть персики закручивает, если ей от этого легче, – заявила она. Георгий смотрел на свою дочь и восхищался ею.
– Юлька, ты не понимаешь, о чем говоришь. Сюда бабушку нельзя. Мне же скоро рожать. Как ты себе это представляешь? – возмутилась Анна. – Пусть лучше в больнице, под присмотром врачей.
– Тогда я уеду вместе с бабушкой к папе, – объявила Юлька. – Да, пап? Ты же разрешишь? Возьмешь бабушку домой? Она в больнице скорее умрет. Она привыкла на кухне, к хозяйству. Вдруг это ее удержит?
Георгий видел, как Юлька сглатывает слезы, старается не расплакаться.
– Юля, ты еще маленькая, не понимаешь, – начала говорить мать, – папа работает, Антон учится, кто о бабушке будет заботиться? Ей скоро станет хуже…
– Мы все вместе будем. Ты точно не собираешься, – отрезала Юлька.
– Вряд ли папа захочет, чтобы больной человек жил в его квартире, – заметила Анна и тут совершила главный промах.
Георгий был готов заверить дочь, что обеспечит бабушке любой уход, лекарства, что в больнице о ней лучше позаботятся, но тут перестал думать разумно.
– Папа захочет, – с нажимом сказал он, – папа готов забрать бабушку, чтобы она провела свои последние дни в
