Плохая хорошая дочь. Что не так с теми, кто нас любит - Эшли С. Форд

Я не записывала номер комнаты моей бабушки — я запомнила его. Я не доверяла себе, я могла потерять бумажку или не найти запись в телефоне. Наступил момент, когда я должна довериться своей памяти. Ради бабушки.

Подойдя к посту медсестры, я спросила, как пройти в палату Билли Коулз. Медсестра грустно улыбнулась и показала мне на простую коричневую дверь, сказав, где повернуть направо или налево. Я торопливо прошла мимо комнаты для посетителей, где сидели члены моей семьи и играли с несколькими моими двоюродными братьями, племянниками и племянницами. Здесь были все мои ближайшие родственники, но тело подталкивало меня идти только в указанном медсестрой направлении из страха забыть путь и заблудиться. Я невольно выпрямилась и шагала, боясь в любую секунду услышать крики о том, что я опоздала. Беспокойство толкало меня вперед. О том, чтобы стоять, не было даже мысли.

Когда я нашла дверь в палату моей бабушки, то развернулась и поплелась обратно в сторону комнаты для посетителей. Мне вдруг понадобилась минута на размышление, прежде чем я увижу ее. Насколько я знала свою бабушку, было хуже появиться вовремя и сказать что-то не то, чем опоздать на десять шагов и промолчать. Родня встретила меня усталыми улыбками и крепкими объятиями. Дети или вовсе не оглядывались, или изучали меня. «Вот что бывает, когда уезжаешь из дома», — подумала я. Младшие родственники уже не узнают тебя. Меня воспитывали так, как сейчас воспитывали их, и я знала, каково это, когда кто-то представляет тебе своих родных с другого конца города и говорит, что до них ехать минут двадцать, а ты удивляешься.

Я посидела в комнате несколько минут, отвечая на вопросы о том, чем занималась после переезда. Я приблизительно описала им свою нынешнюю жизнь.

Все еще работаю на медиакомпанию.

Все еще работаю над книгой.

Мы с Келом съехались и живем вместе.

О грустном я старалась не упоминать.

Я ощущаю себя разбитой.

Я часто грущу.

Мне больше не нравится работа моей мечты.

Бабушка умирает, и я не знаю, что делать.

Мы все немного помолчали, вернувшись к своим самым оптимистичным мыслям. Я продолжала сидеть с родными, разглядывая их лица; некоторые из них я не видела уже много лет. Так долго, что немного обижалась на них. Мне казалось, что они по-прежнему воспринимают меня той девочкой, которой я больше не хотела быть и поэтому уехала. Сначала в колледж, потом в Индианаполис, а теперь в Нью-Йорк. Сейчас я чувствовала себя намного более уверенной — уж точно больше, чем под крышей дома матери, — но все еще нуждалась в них. Они были частью меня, признавала я это или нет.

Мама всегда твердо настаивала на том, что семья — это самое главное, все, что нам нужно. Если она права, то у меня есть это все. Моя мать, ее четыре сестры, все их дети и моя бабушка жили в одном районе. Меня с двоюродными братьями и сестрами воспитывали как детей из одной большой семьи, члены которой живут по соседству в разных домах. От них порой даже было трудно скрыться. Я мечтала о тетях и дядях из других штатов или даже стран, чтобы можно было летом ездить к ним в гости. Пожалуй, все, что мне нужно было тогда, — хотя бы ненадолго отлучаться из дома. Даже тогда я ощущала чувство вины за то, что хочу большего.

Мы с кузинами постоянно шутили над попытками моей бабушки удержать меня поближе к дому. «Эшли, зачем тебе уезжать куда-то учиться? Разве ты не знаешь, что в кампусах колледжей каждый день убивают людей?» «А ты знаешь, что на каждого жителя в Нью-Йорке приходится десять крыс? Ты действительно хочешь так жить?» «Ты всегда можешь вернуться домой». Бабушка была для меня всем, но меня вечно угнетал страх остаться на одном месте.

В решении покинуть дом были свои недостатки. Когда умер отец моей сестры, я не смогла обнять ее. Когда у моих кузин родились дети, меня не было рядом, чтобы навещать их в больнице. Теперь умирала бабушка, и меня не было рядом, чтобы сидеть с ней и записывать разные забавные и милые воспоминания. Я не имела возможности находиться рядом с ней и запоминать ради нее все подробности. И ради себя самой. Но я единственная придумала, как доставить сестру на похороны ее отца. Когда я приезжаю домой, мои кузины отдыхают от своих малышей, потому что я не могу перестать держать их на руках. А когда бабушке нужно было оплатить пару важных счетов, это за нее сделала я. Тем не менее меня не покидало ощущение, что я как-то подвожу их, не находясь с ними рядом физически. Если семья — это все, что нужно для завершения полной картины, то я была кусочком пазла, который намеренно потерялся. И хотя я всех их любила, я понимала, что это уже не мой дом.

Я сидела в комнате ожидания, ощущая себя трусом. Что именно я боялась пережить, когда увижу ее? Это был самый сложный вопрос. Я не знала. Рациональная часть моего рассудка была уверена в том, что смерть бабушки меня не убьет. Но ведь я до этого не испытывала настолько большую боль? Я была готова пережить в реальном времени все ужасное, что случилось со мной, лишь бы бабушка прожила немного дольше.

Я встала и снова обнялась со всеми по очереди. Над выключателем в дверном проеме висело маленькое зеркало. Я остановилась, чтобы нанести на губы помаду. Потом, прижав губы друг к другу, улыбнулась, чтобы проверить, насколько хорошо легла помада, и распустила длинные волосы. Я знала, что бабушке это не понравится, но мне хотелось чувствовать, что я выгляжу хорошо. Для себя самой.

В ее палате столпилось еще больше родственников. Мама, братья, сестра и несколько двоюродных братьев с двоюродными сестрами выстроились полукругом у бабушкиной кровати. В свете люминесцентных ламп их лица казались серыми масками, и все мои родственники как будто превратились в робких траурных призраков. Они неуютно ерзали на сверхфункциональных темно-серых больничных стульях. Достаточно мягкая обивка так и приглашала сесть, но выступавшие под обивкой стальные прутья предупреждали, что не стоит задерживаться. Каждый выглядел так, будто предпочел бы оказаться в каком-нибудь другом месте. Всех собравшихся связывали