Плохая хорошая дочь. Что не так с теми, кто нас любит - Эшли С. Форд

Бабушка медленно повернула голову в мою сторону, посмотрела в глаза и сказала:

— Я не хочу делать химиотерапию.

Я наклонилась достаточно близко, чтобы моя бабушка — мой самый любимый человек на свете — услышала улыбку хотя бы в моем голосе, если я не могла изобразить ее.

— Тогда и не надо.

Билли Коулз умирала. Как и все, что она совершала или говорила в жизни, сделать она это собиралась по-своему. После всего, что между нами было, что она дала мне, несмотря ни на какую проявлявшуюся порой жесткость, я была обязана поддержать ее в такое время. Я буду держать ее за руку.

— Думаю, я еще немного задержусь в Индиане, — сказала я, прежде чем успела как следует подумать.

Мне не хотелось оставаться в Индиане или сообщать людям из Нью-Йорка о том, что я не приеду. Мечта, к которой я стремилась, находилась во многих милях от меня, и ничто внутри меня не хотело от нее отказываться. Но ведь это моя бабушка. Разве она не защищала меня и не держала за руку, когда никто другой этого не делал? Она увезла меня на ферму, позволяла самой выбирать фильмы и покупала по игрушке каждую субботу на протяжении почти целого года. Все, что она просила взамен, — это мое общество и готовность выслушать. Лучшее, что я могла предложить. Мои мечты в обмен на долг.

Бабушка повернулась ко мне, ноздри ее раздулись.

— Как бы не так. Уезжай. Просто звони.

Ее взгляд снова обратился к телевизору. Я испытала одновременно и облегчение, и презрение к себе за то, насколько сильным показалось это облегчение. Я обязательно буду звонить. Буду проверять, в каком она состоянии. Буду защищать ее и ее решения до последнего ее вздоха. Я немного расслабилась, напряжение в плечах уменьшилось. Я начала считать ее вздохи. Один… два… три… четыре… пять… шесть… семь… Я считала и думала, несмотря на мрачность темы, сколько же вдохов и выдохов ей еще осталось.

Мы просидели так в молчаливом согласии по поводу наших дальнейших решений еще час. Перед тем как уйти, я наклонилась и поцеловала бабушку в щеку. Ее кожа была мягкой, как потертая изнанка кожаного ремня. Она пахла пудрой, мускусом и потом, но почему-то совсем не пахла больницей. Я сделала глубокий вдох, надеясь сохранить в памяти этот запах, и вышла из палаты.

Две недели спустя я вошла в аэропорт Индианаполиса со всеми своими вещами, упакованными в две сумки. Сотрудник транспортной безопасности посмотрел на мои водительские права и поинтересовался, как долго я пробуду в Нью-Йорке. Я решительно ответила, что я не гость, а будущий житель. Он посмотрел на мое лицо, затем скептически оглядел меня с головы до ног.

— Хорошо. Так сколько вы собираетесь пробыть в Нью-Йорке?

Я постаралась выпрямиться и стать выше, насколько позволяло мое тело.

— Столько, сколько меня захотят там видеть.

Такую фразу можно было услышать только на Среднем Западе, так что я поспешила высказать ее, пока не уехала слишком далеко.

Полет прошел гладко, а в аэропорту Ла-Гуардия меня встретил Бретт. Он донес мои вещи до такси и помог водителю погрузить их в багажник. Он переехал в Нью-Йорк, чтобы попробовать свои силы на Бродвее, почти за полгода до меня. Когда я сообщила ему о своем приезде, он радостно воскликнул и настоял на том, чтобы встретить меня. Он не дал мне возразить — он ведь уже не новичок здесь.

С нашей последней встречи прошло много времени, и теперь он был увлечен кем-то другим. Я была рада за него. Пусть на это и потребовалось какое-то время, но мы научились находиться рядом без всякой романтики. Он помог мне усесться на заднее сиденье такси, сел рядом со мной и сообщил водителю, как доехать до квартиры Айзека, где мне предстояло жить недели две. Потом поцеловал меня в щеку и задремал на моем плече.

Под конец Бретт помог мне затащить две мои дорожные сумки в квартиру Айзека, попрощался со мной и отправился обратно в Вашингтон-Хайтс. Я опустилась в желтое кресло и закрыла глаза. Зазвонил телефон. Это была мама. Я улыбнулась тому, что она звонит, проверяет меня, и немного смутилась, ощутив внутреннее ликование. Оно выглядело таким естественным. Я ответила на звонок:

— Привет, Мать.

Она не ответила нашим обычным приветствием, и я немного напряглась.

— У меня вопрос, — сказала она.

— Конечно, задавай.

Я услышала, как она замерла на том конце линии. Разговор начинал больше походить на допрос, чем на проверку. Наконец она заговорила:

— Почему ты ничего не пишешь о наших счастливых временах? У нас же были и счастливые моменты.

Я закрыла глаза, откинула голову на спинку стула и подавила улыбку, хотя вокруг не было никого, кто мог бы ее заметить.

31

Прошло не так много времени после моего приезда в Нью-Йорк, когда позвонила сестра и сказала, что бабушка снова в больнице. Я сказала, что приеду, как только смогу. Повесив трубку, я поняла, что не могу позволить себе авиабилет. Я только что съехала из квартиры Айзека и переехала к Келли. Мы платили две трети арендной платы за квартиру с двумя спальнями, занимая меньшую из них. Келли совсем недавно нашел работу с помощью агентства по трудоустройству, но его первый чек еще не пришел, а после его прихода нам потребуются все деньги, чтобы оплатить счета. В конце концов один щедрый наставник и друг предложил мне оплатить перелет домой. Обычно в таких случаях я сопротивлялась, считая себя недостойной такой заботы, но тут смиренно согласилась. Ради бабушки, даже не в такие печальные моменты, я была готова на все. Попросить хотя бы доллар у любого, пока не раздобуду нужную сумму, чтобы попрощаться с ней.

Въезжая на парковку для посетителей, я вспомнила, как меня постоянно расстраивали больницы. Мрачные коридоры, по которым постоянно кто-то деловито ходит. Все вокруг белое, все мечутся, словно мыши в лабиринте. Происходившее там казалось таинственным, будто болезнь и смерть — это нечто постыдное, недостойное человека. Все действия были быстрыми и обдуманными, но следовало притворяться, что ничего такого не происходит. Просто не смотрите. Просто улыбайтесь медсестре сквозь слезы. Просто зайдите в сувенирный магазин. Просто выпейте кофе в кафетерии. Просто забудьте об охватившей вас тоске и