Лев Толстой - Интервью и беседы с Львом Толстым
Комментарии
. - Вечерняя почта, 1905, 8 февраля, No 49. "Вечерняя почта" присылалась Толстому редакцией.
1* В январе - феврале 1905 г. Толстой работал над статьями "Об общественном движении в России" и "Единое на потребу". 2* В дневнике от 1 февраля 1905 г. Толстой отметил, что "Понемногу" пишет свои воспоминания (т. 55, с. 122).
"Новое время". Внешние известия
Граф Л. Н. Толстой беседовал о событиях дня с корреспондентом парижской газеты "Matin". Вот что он ему, между прочим, сказал: "Несколько десятков тысяч людей, которые хотят реформ, - не русский народ: они лишь бесконечно малая часть его. Не следует забывать, что русский народ состоит из 120 миллионов крестьян, которые очень мало озабочены рабочим днем в десять часов или в восемь часов, вспомогательными кассами и требованиями стачек. Нужно подумать о том, что имеется огромная масса миллионов людей, обрабатывающих землю, трудящихся и страдающих и желающих лишь одного: чтобы земля, источник их труда и лишений, была их собственностью. Да, крестьянин имеет лишь одно в виду - чтобы земля не была предметом торга, купли и продажи, чтобы она не принадлежала государству, но чтобы она была исключительно общественной собственностью всех тех, которые в поте лица и в изнеможении тела работают с целью сделать ее плодотворной... Русский народ не думает ни о какой революции. Впрочем, революции были возможны в конце XVIII и в первой половине XIX века. В настоящее же время правительство обладает слишком многочисленными средствами для репрессий, чтобы была возможность его вообще ниспровергнуть. Посмотрите в столицах, даже мостовые заменены асфальтом; как же вы хотите возобновить баррикады?" Граф Толстой, по словам корреспондента, на ответственности которого всецело оставляем цитируемые мысли писателя, отрицательно относится к республиканскому режиму, называя его замаскированной деспотией.
Комментарии
Внешние известия. - Новое время, 1905, 15 февраля, No 10398.
1* Корреспондент газеты "Matin" Бурден был у Толстого 6-7 февраля 1905 г. Отзыв Толстого о Бурдене см.: Литературное наследство; т. 37-38, с. 556.
"Забайкалье". Сведения из столицы
(От нашего корреспондента)
По сообщению лиц, на днях вернувшихся из Ясной Поляны, Л. Н. Толстой в последнее время совсем отказался от чтения газет, довольствуясь теми сведениями, которыми делятся с ним близкие лица. На решение нашего великого писателя, несомненно, повлияло содержание газет, наполненных кровавыми ужасами войны. - Свет увидел с тех пор, как перестал читать эти вещи, - шутя говорит Толстой. Он много гуляет, преимущественно по лесу. Нога, ушибленная при падении с лошади, зажила. Писатель, несмотря на годы, чувствует себя так бодро, как никогда. Много работает. Из беллетристических вещей, кроме "Хаджи-Мурата", содержание которого излагалось в печати. Толстой закончил и отделывает еще два произведения: "После бала" и "Божеское и человеческое" (*1*). Во втором из этих произведений фигурирует, между прочим, государственный преступник Лизогуб (*2*), обращающийся в тюрьме в верующего христианина и отправляющийся на казнь с Евангелием в руках. Все три вещи предназначены к напечатанию только после смерти писателя.
Комментарии
Сведения из столицы (От нашего корреспондента). - Забайкалье, 1905, 6 марта.
1* Над рассказом "После бала" Толстой работал в 1903 г., над произведением "Божеское и человеческое" - в 1903-1906 гг. 2* Революционный народник Дмитрий Андреевич Лизогуб (1849-1879) послужил Толстому прототипом его героя Синегуба.
"Биржевые ведомости". П. Барков. В Ясной Поляне
- Пожалуйте, граф просят вас к себе, - пригласил меня лакей через полминуты! - после того как я попросил передать свою карточку Льву Николаевичу. "Великий писатель земли русской" принял меня в своем кабинете наверху. - Простите, - начал Лев Николаевич, поздоровавшись со мной, - я чувствую себя не совсем здоровым и могу поговорить с вами только несколько минут, да и то не как с корреспондентом газеты, а как с человеком вообще. - Почему же так, Лев Николаевич? - Я здесь недавно говорил с одним корреспондентом по поводу нынешних событий; а он там взял и напечатал что-то обо мне где-то в "Ведомостях", что ли, или в "Листке" - сам я этого не читал, - и теперь я получаю массу ругательных писем с укорами за то, что будто бы я бранил интеллигенцию по поводу нынешних событий (*1*). Лев Николаевич пожал плечами. - Не знаю, когда я бранил ее, - продолжал он, - а между тем многие в письмах бранят меня за мои отзывы об интеллигенции. Конечно, бог с ними. Я не сержусь и отвечать на это не буду. Понапрасну люди только тратят семь копеек на марку, а я семь минут на чтение письма. Давно уже я отказываюсь от писем без марок, а теперь, пожалуй, скоро придется отказываться и от писем с марками. Нельзя только этого сделать, потому что на сто ругательных писем приходится десять деловых, на которые надобно отвечать. - Большинство читающей публики, конечно, не поверили, Лев Николаевич, чтобы возбудившее такие толки интервью было точным воспроизведением ваших мыслей: прежде вы так смело всегда говорили о том, о чем другие боялись даже и заикаться. - Я теперь убедился, что никакой пользы от этих разговоров (интервью) нет. Обыкновенно каждую свою статью я переделываю раз по двадцати, дополняю ее, обрабатываю, потому что многое кажется мне выраженным темно или неясно. При интервью же человек поговорит несколько минут, потом напишет и выхватит только отдельные выражения из разговора, которые далеко не выражают основных мыслей. Ну, и получается совсем не то. Поэтому я и решил отказываться от разговоров для газет. Все, что я думаю относительно теперешних событий, я высказываю сам в заграничной прессе. - Но ведь всего этого мы, русские, лишены, - возразил я, - ядовитое замечание в одном энциклопедическом словаре о том, что "некоторые ваши сочинения читаются даже и в России", - чистая правда. Лев Николаевич пожал плечами и заметил, что теперь, кажется, стало свободнее в деле печати. Пришлось разуверить. - Не понимаю, - заговорил Лев Николаевич, - почему не дадут свободы печати. От этого была бы даже громадная польза для самого правительства. - В смысле большого доверия общества к консервативной печати? - Да, и в этом отношении. Теперь иногда у князя Мещерского (*2*) попадаются такие статейки, которые заслуживали бы внимания и доверия, но им никто теперь не верит при существующем порядке вещей. При свободе же печати было бы другое отношение. Кроме того, при свободе печати революционная пресса, высказываясь свободно, договорилась бы до таких крайностей, что многие благоразумные люди отвернулись бы тогда от нее. Вообще, консервативная и революционная печать при свободе слова должны взаимно уравновешивать противоположные концы коромысла. А то правительство захватило один конец коромысла вот так, - Лев Николаевич зажал указательный палец правой руки между большим и указательным пальцами левой, - держит этот конец крепко и думает, что противоположный - консервативный - конец перевесит, а этого никогда и быть не может. Удивительно, как князь Святополк-Мирский не дал свободы печати (*3*). Я так и думал, что он сделает печать свободной. Разговор коснулся духовенства. - Не любит вас, Лев Николаевич, это сословие, - заметил я. - Не все. У меня есть среди духовных много знакомых, которые пишут мне, говорят о своем разладе с самими собой и спрашивают, как быть. И я не могу бросить в этих людей камнем, когда у них за спиной целая семья. В конце разговора Лев Николаевич сказал, что он в настоящее время работает над решением земельного вопроса в России по системе Генри Джорджа.
* * *
За завтраком в столовой собралась почти вся семья Льва Николаевича вместе с его зятем князем Н. Л. Оболенским. С Петербурга разговор перешел постепенно и на приписанные Льву Николаевичу неблагоприятные отзывы его об интеллигенции. - Вполне понятно, - заметил Сергей Львович, - что отец отказывается сообщать свои мнения по поводу теперешних событий. Все эти мнения передаются в неверном освещении. Берутся только отдельные слова, а не весь ход мыслей. И получается совершенно обратный смысл. А реакционная печать пользуется такими сообщениями, берет из них только отдельные фразы и делает разные подтасовки. - Но вот, что особенно возмутительно, - продолжал через несколько времени Сергей Львович, показывая мне книжку "Review of Reviews" (*4*) с запачканными рисунками и выдранными страницами, - эта вот пачкотня целых страниц и вырывание целых статей. Иногда бывают напечатаны статьи отца во французских или английских журналах и газетах, и здесь мы получаем эти органы, где как раз вырваны статьи Льва Николаевича. - Значит, Лев Николаевич лишен возможности читать самого себя в заграничных газетах и журналах? - спрашиваю я. Сергей Львович пожал плечами. - Но ведь Лев Николаевич почетный академик, а у нас, кажется, всякий генерал, даже и штатский, может выписывать книги из-за границы без всякой цензуры и пачканий? - А для отца этого исключения не делается. Разговор, между прочим, коснулся так называемого "отлучения" Льва Николаевича. - А вы знаете, - заметила Софья Андреевна, - ведь митрополит писал мне, когда Лев Николаевич был болен, письмо, в котором советовал мне убедить Льва Николаевича приобщиться, ссылаясь на то, что все в воле божьей. - И что же вы ответили ему, графиня? - Вполне согласилась, что все в воле божьей, и сказала: "Да будет во всем воля его". Перед прощаньем графиня познакомила меня со своим письмом "О призыве к миру", которое уже послано в одну из редакций (*5*), но должно появиться во французских и английских газетах.
