Человек маркизы - Ян Вайлер
Но он, казалось, не находил правильных слов. Я была уверена, что в те одинокие годы, мотаясь по Рурскому бассейну, он часто размышлял об этом моменте. И я думаю, что он миллион раз сам себе рассказывал эту историю. Но теперь, когда пришлось рассказывать её единственному человеку, которого она касалась, у него отказал голос. Он тряхнул головой. И наконец начал.
– Мы с Хейко выросли в Белице. Ты знаешь, где это?
Я отрицательно помотала головой.
– Это недалеко от Берлина, к юго-западу от него. Берлин вон там. В паре сотен километров отсюда. – Он показал на восток и улыбнулся. – Тогда это была ГДР, я там вырос.
Он рассказывал мне о детстве в Белице. Как там жили люди, в той системе, что хотя и являлась своего рода диктатурой, но была надёжной и очень хорошо организованной. Нельзя было поехать куда угодно, но никто и не голодал. Приблизительно то же я знала из своей школы: в центре ГДР находился Берлин, а вокруг него господствовало зло в образе осси в серых одеждах и русских, которые только того и хотели, что взорвать нас, капиталистов. Мой отец постарался изобразить обстоятельства несколько дифференцированнее. Всё же там была его родина.
– Ты всегда чётко осознавал себя гражданином ГДР, – сказал он. – Это было не так, как здесь, на западе. Всегда упоминалось о различиях между формами государства и о том, что при социализме гораздо лучше, чем в ФРГ. При этом большинству людей было ясно, что мы живём в неудачной стране. Надо было как-то приспосабливаться. Но всегда находились люди, которые маршировали не в ногу. Например, Хейко и я.
Они росли в Белице, в районе Фихтенвальд. Мои дед и бабушка, которых я не знала, были врачи, оба работали в больницах Белица. А отец Хейко был ремесленник. Единоличник.
– Это важно. В ГДР не всё шло через общенародные предприятия. Так только считалось. Были и самостоятельные граждане. Хотя они и не владели крупными предприятиями. Но они были. Владели кто книжным магазином, кто парикмахерским салоном, кто столярной мастерской. В принципе частные предприниматели. И Эрнст Микулла был таким частником. Ремесленником. Такие люди всегда были под подозрением у государства.
Рональд Папен объяснил мне, как обстояли в ГДР дела с индивидуальными предпринимателями. Их постоянно подвергали проверкам, где только можно. Хотя и не было закона, по которому государство могло присвоить такое предприятие, но в семидесятые годы правительственные инстанции начали прессовать немногих частных владельцев. Те должны были платить повышенные налоги, не получали кредиты, постоянно находились под угрозой и притеснялись до тех пор, пока не сдадутся и не примкнут к какому-нибудь производственному объединению ремесленников, ПОР. В эти ПОРы они передавали свои инструменты, своих специалистов и рабочую силу и после этого уже не должны были отчитываться. Таким образом государство контролировало своих граждан во всём, вплоть до образа жизни – например, даже в починке засорённого унитаза. И лишь немногие граждане противостояли этому аппарату.
Эрнст Микулла был одним из таких. Если ему требовалась черепица для починки крыши, он либо искал её долго и упорно, либо так же долго ждал поставки, потому что общенародные предприятия снабжались в первую очередь. Наёмных служащих он не мог себе позволить, да никто и не хотел у него работать, потому что он, в отличие от ПОР, не мог оплачивать им отпуска и праздники. А кто давал ему заказы, тот мог не сомневаться, что попадёт в поле зрения Штази[5], госбезопасности, и в очереди на покупку автомобиля он простоит дольше большинства остальных. А что такое ремесленник без машины: так работать практически невозможно. Эрнст Микулла платил к тому же налог больше девяноста процентов и при этом далеко не процветал. И тем не менее он не шёл на сотрудничество с властями. Даже когда его совсем зажали. И его сын Хейко тоже нет.
Мой отец говорил о Микулла и их сыне с большим уважением.
– Хейко держался мужественно. Ему палец в рот не клади. Для него это государство, вся эта система была врагом, с которым он не хотел считаться. И при этом он был отовсюду исключён. Хейко не мог попасть в сборную по футболу, хотя играл лучше других. Он получал плохие отметки, его оскорбляли, но если спросить, страдал ли он от этого, он отвечал что-нибудь вроде: «От них похвала была бы самым большим моим поражением». Вся семья Микулла была под постоянной слежкой и с вечными неприятностями. И дружить с Хейко было вообще не сахар.
– И почему тогда ты с ним дружил? – спросила я.
Мой отец сперва посмотрел на свою ветку, которую уже полностью ободрал от кожицы, отбросил её, вытер пальцы и сцепил их.
– Я им восхищался. Он был весёлый. Дружить с ним означало, что с нами всегда будет происходить что-нибудь волнующее. Мы что-нибудь добывали. Организовали электрический кабель для его отца. Или обменивали черепицу на цемент. Мы слушали музыку, курили и представляли себе, как бы мы жили на Западе. Хейко сам был воплощённым антипроектом ГДР. Если у меня был выбор – провести полдня в Союзе немецкой молодёжи за просмотром обучающих фильмов из Советского Союза или прогуляться с Хейко по нашему Фихтенвальду, я без колебаний выбирал второе. Хотя это и делало меня аутсайдером. Да я и без того уже был им. Только иначе, чем он. И я думал, поэтому он и относился ко мне хорошо. Я ведь тоже не подходил той системе.
То, что мой отец и взрослый был аутсайдером, я видела своими глазами. У меня даже было впечатление, что он эту роль культивирует. Но я бы не подумала, что он делает это с самого детства. А было именно так. Только связано это было не с ним самим, а с его родителями. Как врачи они были совершенно необходимы в государстве рабочих и крестьян, но не пользовались никакими привилегиями. Наоборот, на супружескую пару Папен поглядывали даже свысока, потому что они ничего не производили. Если бы выращивали белицкую спаржу, к
