Негатив. Портрет художника в траурной рамке - Лев Михайлович Тимофеев
Он, Закутаров, придумал эту игру. Он и «Сценарий» написал, и в СМИ его отдал. И теперь, упреждая момент, когда на него как на автора укажут пальцем, собрал пресс-конференцию и сделал покаянное заявление: мол, документ — это всего лишь элемент учебной программы ролевых игр для сотрудников его Агентства продуктивной политики (АПРОПО было организовано им за год до того на остатки денег от Евсеевой кровати и тут же поддержано щедрыми западными грантами). «Сценарий», мол, был похищен кем-то буквально с рабочего стола. Он искренне сожалеет и просит прощения у всех, кому невольно доставил неприятности.
«Гаденыш!» — с экрана телевизора возопил на всю страну взбешенный министр обороны. На независимом телеканале крупным планом во весь экран показали его трясущиеся губы. Словом «гаденыш» генерал всегда обозначал своих политических противников… Прошел слух о возбуждении уголовного дела «по факту клеветы», но как-то все замялось. Все-таки оппозиционность некоторых персонажей «Сценария» была всем давно очевидна. Но если раньше в ближнем президентском окружении на нее или не обращали внимания («важно только, как люди работают»), или говорили о ней со снисходительным высокомерием — как о трусливой фиге в кармане, то теперь было наглядно предъявлено и чуть ли не по часам прописано, каким образом эта внутрикремлевская оппозиция может стать реальной угрозой Президенту и всему курсу либеральных реформ, — и отворачиваться или беспечно посмеиваться стало невозможно.
«Объективацией политических тенденций» назвал Закутаров придуманную им игру, и термин вошел теперь во все учебники политтехнологии. Впрочем, иногда люди называют этот прием попросту, по старинке — провокацией… Так или иначе, а упомянутые в закутаровском «Сценарии» вице-премьер и министр внутренних дел, а за ними и взбешенный министр обороны (теперь слово «гаденыши» генерал употреблял уже чуть ли не в каждом предложении и всегда во множественном числе) были отправлены в отставку — не сразу, конечно, но довольно скоро.
«Поздравляю, — с некоторой даже завистью сказал Бегемотик. — Еще пару таких акций, и ты будешь указывать, кому стать Президентом России…» Закутаров молча кивнул: вот-вот, наконец-то приближаемся к истине. А то все революция, революция… Сказано же: «Вначале было слово». Логос. Идея, выраженная в слове. Эскиз, набросок. Красивое решение. Рамка, в пределах которой художник, творец упорядочивает бесконечный хаос жизни и создает гармонию порядка. Именно в этом смысле «красота спасет мир», — и больше ни в каком… Он ведь затеял свою игру вовсе не из каких-то четких рациональных соображений. Он ничего не рассчитывал. Он почувствовал красоту такого хода — и сделал его. И угадал! Чистая эстетика, и ничего больше…
«Закутаров, я наконец-то дозвонилась в Прыж и всё выяснила». — Карина позвонила Закутарову во втором часу ночи. Она теперь была светская дама, дружила с дочерью дедушки-президента и только что вернулась с какой-то светской тусовки. Прошло, должно быть, месяца два после опубликования «Сценария». Он уже и забыл, что просил ее навести справки о Шурке. А может, и не просил, и она по своей воле взялась за это дело, что, впрочем, было на нее очень похоже: она никогда ничего не оставляла незавершенным — ни в делах, ни в постели… Когда раздался ее звонок, он не спал. В последнее время он снова начал снимать, подумывал об организации своей первой выставки и теперь ночи напролет работал со старыми контрольками, в том числе и с северопрыжскими. Она знала, что он сидит ночами в Евсеевой комнате, потому и позвонила так поздно. «Твоя девушка действительно погибла, — сказала Карина (все любовницы Закутарова были для нее «девушками»). — Но не тогда, когда тебе сон приснился, а совсем недавно, на прошлой неделе… Но это не имеет значения: как мне сказали, она давно уже спилась и была невменяема… А ребенка еще четыре года назад взял на воспитание местный священник».
«Жаль», — сказал Закутаров.
«Что жаль?»
«Всё — жаль. И всех. Шурку жаль, девочку… тебя, меня. Всех нас… Всего, что не состоялось, жаль».
7
Нет, никогда и никого он не жалел. Когда приходилось хоронить кого-нибудь из близких — мать, друзей, его «вторую маму» (которая, дожив до пятидесяти пяти, расчетливо отказалась от одинокой старости и в ванне с теплой водой вскрыла себе вены, — в той самой ванне, в которой подросток Закутаров когда-то, стоя под душем, впервые получил ослепительный опыт орального секса), — когда ему приходилось на кладбище прощаться с человеком, которого он любил (или по крайней мере думал, что любит), он не испытывал жалости к покойному, — только возникала в душе какая-то досада, даже некоторое раздражение: утрата нарушала цельность и гармонию привычной картины жизни. Человек не вообще «уходил из жизни», но вполне конкретно: из его, Закутарова, жизни уходил и оставлял раздражающую пустоту, прореху.
Пустота, конечно, довольно быстро затягивалась, цельность жизни восстанавливалась. Образ покойного оставался в памяти, но постепенно менялся, — иногда тускнел, почти стирался, иногда, напротив, становился даже богаче, ярче, чем прежде. И отношение к нему менялось. Теперь, в свои пятьдесят, Закутаров, например, и о покойном Евсее думал с любовью: все-таки старик был по-своему привязан к сыну. А над могилой матери, погибшей в автокатастрофе много лет назад и похороненной рядом с Евсеем, на него накатывала такая нежность и такое горе, что он готов был разрыдаться — чего, конечно, никогда не случалось с ним ни в детстве, ни в юности. Слезы подступали не от жалости к покойной. Просто он любил ее, как никогда прежде.
В последнее время он сердцем воспринял то, о чем всегда знал умом и о чем точными, но холодными словами много раз писал в своих статьях по истории: всё былое, — а теперь понял, что и былая любовь, — глубоко остается в душе человека, и не только его обогащает, но и само (любовь — сама) обогащается, приобретает новые, дополнительные, ранее неведомые значения. Прошлое и будущее, все людские судьбы, все поступки сложно соотносятся между собой, — и на каждой странице твоей жизни, при каждом слове полно сносок и гиперссылок… И лучше всего живое с минувшим, живых с ушедшими связывает не холодная память, но любовь… Не лиши меня любви, Господи…
Прямо-таки молитва получилась, подумал Закутаров. Впрочем, что есть молитва? Язык
