Методотдел - Юрий Викторович Хилимов
Максим Петрович
Агарев был самым закрытым для меня в силу разных причин. Разница в возрасте, характере, мировоззрении, его ревность к отделу — все это никак не могло придать теплоты нашим отношениям. Да и как я мог его получше узнать, если он никуда не ходил с нами вне Дворца, да еще всегда норовил улизнуть из кабинета пораньше. Часто Агарев напоминал мне такого хитрого лазучего кота, который втихаря делает свои дела, стоит только хозяину потерять бдительность. В силу того что Максим Петрович был старше других методистов, он считал, что имеет какие-то привилегии. Ему казалось нормальным, что во время рабочего дня он может сходить свободно в парикмахерскую или булочную, поэтому на сделанное замечание его лицо выражало искреннее недоумение. Если же упрек касался содержания работы, то это создавало прямо-таки эффект атомной бомбы, будто я покушался на Его Величество Безупречность.
В работе он был надежным, педантичным и консервативным. Он всегда пользовался лишь проверенными средствами и не любил экспериментировать. Всякое новаторство Агарев воспринимал откровенно в штыки, за что во Дворце снискал славу хранителя традиций. К своему возрасту он получил все возможные награды, и по этой причине для него уже просто не оставалось новых вершин, требующих покорения.
О чем мог мечтать такой человек, как Максим Петрович? Я был уверен, что никаких увлечений у него не было, что он слишком рационален и его грезы остались в далекой юности. А сейчас, если бы они и были, то о чем? Ну, разве только, как бы поменьше работать и побольше получать за это денег…
Об увлечении Максима Петровича я узнал совершенно случайно. Это полностью перевернуло мое представление о нем, хотя и не изменило модель нашего дальнейшего общения. Никогда бы не подумал, что Агарев может быть таким отзывчивым, ведь я был абсолютно убежден, что он безнадежный сухарь. Я, конечно, знал, что Максим Петрович заботливый муж и отец, что он правильно воспитал своих сыновей-близнецов, приучив их с раннего детства к интеллектуальным и спортивным нагрузкам, но это все касалось семьи, а потому не могло считаться в полной мере. Со всеми остальными людьми Максим Петрович вел себя отстраненно, а то и вовсе брезгливо.
И все-таки у Агарева была ахиллесова пята — собаки.
Таня по секрету рассказала, что однажды, много лет назад, в горах погиб его любимый пес Джек. Все семейство Агаревых расположилось на пикник, когда из-за деревьев выбежал огромный секач. Залаяв, Джек бросился на защиту, но старый пес не смог сладить с диким зверем. После гибели Джека Максим Петрович никогда не заводил «лучших друзей человека». Его мечтой отныне стало создание частного питомника для бездомных животных, а пока со своими домочадцами они участвовали в различных волонтерских акциях. Я читал в Интернете статью об одном из таких дел. На фотографиях — довольные собаки, Максим Петрович, его жена и мальчишки.
Таня
Как ни странно, несмотря на хорошие отношения, я мало знал о том, чем живет Таня. Общительная, но при этом довольно скрытная, она всегда держала все в себе. Наверное, именно поэтому многие во Дворце делились с ней сокровенным. Много раз я наблюдал, как очередной звонок заставлял ее выходить из кабинета, чтобы выслушать еще одну тираду. Бывало, что Агнесса Карловна, Аннушка или Инга Кузьминична на минутку заходили к нам в отдел, чтобы пошептаться с Таней на балконе. Я уже молчу про Риту, которая так и норовила вытащить с собой покурить Бережную. При этом сильнее всего меня раздражало, что Таня разрешала всем подряд садиться себе на уши. «Да живи ты уже своей жизнью, в самом деле», — мысленно обращался я к ней, надеясь, что моя беспроводная «телеграмма» каким-то образом проникнет ей в голову. Порой, когда мы оставались в кабинете одни, я подначивал ее быть бойчее и смело отшивать от себя ненужные беседы-прилипалы. Таня в ответ мурзилась и не делала из этого ровным счетом никаких выводов.
Мне ничего не было известно о личной жизни Тани. Она редко делилась тем, как проводит выходные дни, какое смотрит кино и что читает. Парадокс — мы часто болтали просто так обо все на свете, но она очень скупо делилась информацией о себе.
Таня была хорошим педагогом. По базовому образованию они с Ритой, ее однокурсницей, были учителями начальных классов, но ни та, ни другая никогда не работали в школе и, получив дополнительное образование, устроились во Дворец педагогами, а затем перешли в методотдел. Таню слушались и любили дети. Она обладала огромным терпением. Пожалуй, до этого времени я не встречал столь терпеливого человека. Даже самому непонятливому ребенку или коллеге она могла объяснять одну и ту же вещь по десять раз, не повышая голоса. Работу за компьютером Бережная выполняла медленно, но зато добротно. К критике Таня относилась спокойно, что служило мне утешительным призом за упрямство Максима Петровича и Зины.
Бережная росла в многодетной семье. Жили они очень скромно где-то в глухой провинции, но родители старались дать своим детям самое лучшее.
— Помните, такой был советский фильм: «Однажды двадцать лет спустя» с Гундаревой? — как-то спросила Таня в ответ на мои расспросы о ее детстве. — Это похоже на нашу семью. Нас, детей, конечно, было гораздо меньше, чем в кино, — всего пятеро, но по духу все очень близко.
Больше Бережная о своем детстве ничего не рассказывала.
Как водится, о ее мечте я узнал совершенно случайно.
Однажды в отделе по какому-то поводу я рассказал о своей поездке в Париж, состоявшейся несколько лет назад. Все, разумеется, тут же принялись задавать вопросы, но особенно оживилась Таня. Впоследствии она как бы невзначай бросала мне очередной вопрос «про Париж». Я сразу понял, что ей ужасно хочется там побывать, но и представить не мог, что она с сестрой копит деньги, чтобы организовать недельную поездку для всей большой семьи.
Рита
Рита всегда витала в облаках. Что-то из своих «мечт» она озвучивала, но это были не мечты, а всего лишь неотфильтрованные мысли, и они не задерживались надолго в ее беспокойной головке. Поначалу я задавался вопросом, способна ли она на нечто более основательное,
