Орнамент - Винцент Шикула
Я перепугался. Что, собственно, происходит? Почему меня хотят фотографировать, как преступника?! Ведь даже преступника так просто не фотографируют, у нас не хватает фотографического материала. Так почему же меня?
Сердце у меня часто забилось, на лбу выступил пот. Но я попытался улыбнуться: — У вас там и пленка есть? Зачем вы хотите меня фотографировать?
— Смотрите в объектив! — распорядился фотограф.
Но тут я взбунтовался. В этот момент мне казалось, что в мире не может быть ничего хуже, чем это фотографирование.
— Нет, я не позволю вам себя фотографировать!
Я наклонил голову и закрыл лицо руками. Хотел сесть к ним спиной, хотел отвернуться, но тут сзади меня кто-то ударил, словно оглушил железными клещами.
— Смотрите в объектив!
Я поднял глаза. — Почему вы меня фотографируете? Когда и перед кем я провинился?
Фотограф щелкнул аппаратом. Я снова закрыл лицо и наклонил голову: — Не позволю себя фотографировать!
Они принялись меня бить, куда попало. Я пытался защищаться, но только кое-как прикрывался руками.
И тут в комнату вошел Герибан. Действительно. Войтех Герибан, мой земляк, и спокойно спросил: — Что нового? Что тут происходит? — Потом удивленно посмотрел на меня: — А ты тут откуда взялся?
У меня в глазах стояли слезы. Я молча смотрел на него, потом дрогнувшим голосом спросил: — Войтех, чего они от меня хотят? Почему они меня бьют, почему хотят сфотографировать? Когда и перед кем я провинился? Ты ведь знаешь нашу семью, и моего отца, так скажи мне, Войтех, когда и перед кем я провинился?
— Его кто-то бил? — спросил Герибан.
Они засмеялись: — Никто его не бил.
— Как же это? Ведь вы меня только что отмутузили. Я же все объяснил, почему тогда вы меня колотите?
— Это неправда! Никто его не колотил! — повторяли они.
— Так почему вы меня хотели фотографировать?
Фотограф улыбнулся: — От фотографирования еще никто не пострадал.
— Я не преступник. И нечего меня фотографировать.
Герибан тем временем закрыл двери и с улыбкой сказал:
— Раз он не хочет, чтобы вы его фотографировали, так и не фотографируйте! Я его хорошо знаю. Он мой земляк.
Потом повернулся ко мне: — Ты когда в последний раз был дома? Как у отца дела?
Но мне не хотелось отвечать: — Я редко бываю дома.
Герибан поглядел на меня, словно извиняясь: — Знаешь, у меня сейчас совершенно нет времени. Сегодня еще масса дел. Передавай привет отцу. И как-нибудь ко мне заходи! А теперь мне действительно надо спешить.
Потом приказал своим, как мне показалось, подчиненным: — Отвезите его домой!
Они везли меня на той же самой машине, только шофер был другой. Это был пожилой мужчина, он много говорил и все время пускал газы. Мужчины на него злились, но он не обращал на это никакого внимания. Здесь снова были те двое, что приходили ко мне на квартиру, а потом привезли к майору; один из них потом куда-то ушел, действительно, все время, пока я разговаривал с майором, его там не было, но сейчас он тоже ехал с нами в машине, сидел рядом с шофером и всю дорогу ругался. Шофер смеялся, и меня тоже временами разбирал смех, хотя я все еще не мог успокоиться.
— Слушайте, своячок, вы вот то и дело руку ко рту тянете, зеваете, а меня это отвлекает.
— Ладно-ладно! — мужчина снова зевнул. — Обо мне не беспокойтесь, лучше на дорогу смотрите.
— Своячок, я же на вас не смотрю. Если бы вы рукой тут не махали, я бы вас и не заметил. А у вас это, видать, болезнь какая-то. Как сядете в машину, так сразу зевать начинаете. Думаете, меня в сон не клонит? Вон у своячка, что за нами сидит, глаза завязаны, он-то хоть поспать может. Прямо и не знаю, что меня сегодня так распирает. Не забыли вы завязать тому своячку глаза? Ну, видите, своячок, вот снова! Наверное, съел что-то ядовитое. Валентик, не знаете, что я ел сегодня на обед?
Мой сосед поерзал, но ничего не сказал. Зато мужчина, что сидел на переднем сидении, снова начал ругать шофера. Но тот лишь смеялся. У меня было чувство, будто этим смехом он хочет меня расположить к себе, хочет показать, что он такой же человек, как и любой другой. Я успокаивал себя, говоря, что на этот раз со мной уже действительно ничего не случится. И начал потихоньку задремывать. Если бы мы ехали чуть дольше, я бы, наверно, заснул.
Но тут машина резко затормозила.
— Товарищ Гоз, можете выходить.
Мой сосед сдернул у меня с глаз платок: — Не забудьте, о чем мы договорились!
— Не забудьте! — прошепелявил в шутку и шофер. Потом снова пустил газы и воскликнул: — Да здравствует Валент!
23
Итак, я снова очутился дома, в своей комнате. И хотя был измотан, и в голове гудело, я еще раз все осмотрел. В шкафу нашел еще два галстука Йожо. Мне не хотелось открывать портфель, боялся, что они туда все равно не влезут, и сунул их в карман зимнего пальто. Я стоял посреди комнаты, и у меня возникло чувство, будто не Йожо — его здесь уже не было — а сам я собрался в путь.
Я был уверен, что Йожо вернется. Потому-то и хотел все осмотреть и в глубине души даже надеялся, что Йожо, возможно, тут уже появлялся. Если он не вернется, я должен буду эти вещи как-то ему передать. Вдруг мне стало понятно: ситуация в высшей степени неприятная, ведь и в том, и в другом случае мне придется информировать тех, кто Йожо разыскивает. Было бы хорошо с ним об этом поговорить. Я бы, наверное, и дома не смог усидеть, поскольку все, что меня здесь окружало, производило гнетущее впечатление, но в то же время я боялся, что Йожо придет в мое отсутствие, возьмет свои вещи и уйдет. Это, по правде говоря, было бы самым разумным, ведь тогда я мог бы отговориться, мог бы рассказать, как все случилось, и меня было бы не в чем упрекнуть. Больше всего мне хотелось, чтобы все уже кончилось, хотелось как можно скорее избавиться от этих вещей, поскольку я полагал, что, как только это произойдет, проблема для меня будет закрыта. Я смогу сообщить сразу, с утра, что вещей нет, что все исчезло в мое отсутствие, и этим все для меня закончится.
