Продолжая движение поездов - Татьяна Дагович
– Да, – соглашался Марко.
С середины июля центр накрыло дождями. Тучи шли с запада, одна за одной, болезненно-желтые. Дождь шел за дождем. Пестрый летний мир стал серым. Пациенты оставались в здании Центра, чаще сталкивались друг с другом в бассейне или в сауне, чаще беседовали и втайне тосковали по смартфонам. В эти дни Нина часто оставалась в комнате Марко. Иногда она часами валялась с книгой на его кровати. Он сам сидел за письменным столом. Думала, что он пишет, но однажды, незаметно подойдя к нему, увидела, что он рисует закорючки на белом листе бумаги.
– Мое присутствие мешает тебе? – спросила Нина. В вопросе прозвучала обида, которой она не испытывала.
Марко ответил раздраженно:
– Конечно, ты не мешаешь.
И они посмотрели друг на друга испуганно, будто эти звуки, эти интонации уже были.
В один из темных от дождя вечеров Нина лежала на кровати Марко и не читала. Ей было скучно здесь, но у себя было бы еще скучнее. Она раздумывала, не пора ли признать ее излечившейся и выпустить. Вдруг попросила:
– Расскажи мне о той Нине.
– Что?
– О Нине, в которую ты был влюблен в молодости. Вы с ней жили. Потом она забеременела, ты настоял на аборте. Потому что собирался стать большим писателем. Потом она умерла. Какая она была?
Марко медленно повернулся. Нина посмотрела в его лицо. Страшно ей не стало, но она удивилась, насколько в целом приятное лицо может стать уродливым в гневе. Красные выпученные глаза, дергающиеся ноздри.
– Что ты знаешь! Ты…
Он пытался сказать что-то еще, но захлебнулся, не смог выговорить.
Нина ничего не ответила. Гнев Марко очень быстро сошел на нет.
– Кто тебе сказал это? – спросил уже спокойно.
– Что?
– Что я собирался стать большим писателем и поэтому настоял на аборте?
– Это написано в одной из твоих биографий.
– Всегда боялся читать их.
– На самом деле звучит глупо. Она сама не хотела?
– Да… Ты не понимаешь, это не так.
– Что не так?
– Все! Все не так!
Лицо Марко опять начало краснеть и сжалось в напряженный мячик.
Нина смотрела спокойно и внимательно. Так ли выглядело отчаяние паука, о котором он говорил? Нет. Он снова дышал ровно.
– Ты не понимаешь, что значит не иметь детей.
Этого она не ожидала.
– У тебя есть твои книжки.
– Книжки! При чем здесь… Ребенку все равно нельзя было появляться на свет.
– Почему?
– Что, не написано? – он полуприкрыл веки.
– Извини. Я знаю, что нехорошо читать биографию человека за его спиной. Но я читала до знакомства с тобой. Меня почти заставили. Софи.
– Софи?
– Бабулька с бриллиантами.
– А… понятно. Прочитала так прочитала…
Нина, настоящая Нина, подложила ладонь под щеку и прикрыла глаза. Дождь навевал дрему. Марко отвернулся к листам, продолжал рисовать крючки.
Через полчаса он ни с того ни с сего заговорил.
– Как я могу это знать, если она сама не знала? Хотела сама, не хотела сама. Мы оба были ошарашены, совершенно беспомощны в ситуации. Будто не знали, что от секса бывают дети, что бывают больные дети… от дури. У нас была хорошая компания. Будущие рок-звезды! Никто из них ничем не стал. И в живых никого уже нет. Свобода. Музыка. Я привел ее в этот мир. Получается, я виноват? Это было как… Как во сне, когда катишься по скользкой наклонной плоскости и не можешь остановиться.
Нина подняла голову с подушки, потом снова положила. Подумала, что Марко должен был все это рассказывать Шварцу, так что слова подобраны давно.
– Мы кричали друг на друга. Бросали предметы. Начинала всегда она, но я заводился. Обещал себе, что не буду заводиться, и все равно заводился, ей удавалось задеть за живое… Моя мама любила ее. Если бы мама могла общаться с Ниной, все сложилось бы. Мама хотела этого ребенка, она бы все взяла на себя. Но она не могла сказать Нине. Она стеснялась своего языка, поэтому ни с кем не говорила. А Нина не хотела делать аборт. А Нина не хотела рожать. Нина хотела отмотать время назад и не быть беременной. Иногда даже этого не хотела, в ней просыпался жесткий материнский инстинкт и заставлял ненавидеть меня, и ненавидеть себя, потому что при этом она не хотела детей, вообще. Я был готов к любому ее решению, но она не принимала никакого решения, она мучила себя, меня и это несчастное нерожденное существо. А время шло. Ты понимаешь, что такое время в этой ситуации? День-день-день – месяц прошел.
Тогда решил я. Мне казалось, я повел себя как взрослый – впервые в жизни. Я взял на себя ответственность. Я решил: сейчас – аборт. Потом – новая жизнь. Чистая. Поженимся как люди. В правильные сроки родим этого же ребенка. Почему-то я решил, что мне наконец начнут платить за рассказы и я смогу содержать семью. Будто маленькая операция была необходимым условием нашего будущего благополучия – во всем. Придумал нашу жизнь. Я настолько твердо верил в наше счастье, что, когда пошли первые симптомы, продолжал мечтать. Эта лихорадка, бред… Я был уверен, что все пройдет, достаточно таблетки аспирина. Даже когда она умирала, я продолжал мечтать, и даже когда она умерла. Мечты преследовали меня, это было жутко.
Живая Нина сидела на кровати и слушала. Несмотря на большую симпатию к Марко, она не могла отделаться от ощущения фальши. Напоминала себе, что так всегда: когда люди слишком заряжены эмоционально, они ведут себя как актеры в дешевых сериалах, а не в хороших фильмах от хороших режиссеров. Марко замолчал, она спросила:
– Почему нелегальный аборт? Разве в Швейцарии не было легальных?
– Почему! – Он снова разозлился, смешным старческим жестом занес руку над столом, но опустил бессильно. – Ты думаешь, все было просто, как у вас сейчас – раз-два. Этим занималась она. Через своего врача. Не мне же ходить к гинекологу. Наверно, это был плохой врач. А может, и не через врача. Она не сказала. У нас было мало денег… Да, я должен был все организовать, я, раз я принял решение. Но кто-то должен был кормить ее, маму, кто-то должен был достать на это предприятие деньги, а у меня не было ни образования, ни специальности. Руки и время – все, что я мог продать тогда.
Не дождавшись ответной реплики, Марко продолжил:
– Потому что я главного не понял. Она тоже приняла решение – не быть беременной и не рожать. Я намного позже понял, через много лет. Это был не аборт, а самоубийство. Потому и подпольный, у худшей
