Наум Фогель - Капитан флагмана
- Если я вам скажу, что вы исключаете какое бы то ни было влияние социальных факторов на преступность вообще и у нас в частности, я не ошибусь? - спросил Сергей.
- Ошибаетесь, - ответил Будалов. - Любая социальная формация не гарантирована от преступности, но каждый строй накладывает на нее свой отпечаток. У нас, к примеру, просто немыслима профессиональная преступность. Вы можете представить себе в наших условиях корпорацию гангстеров? Или, скажем, профсоюз медвежатников, объединяющий специалистов по вскрытию сейфов? Смеетесь? А ведь нечто подобное существует пока, в той же Америке хотя бы.
И цивилизация накладывает свой отпечаток. Было время, когда моря и океаны буквально кишели пиратами. Они и сейчас встречаются, но это уже парадокс. Многое отходит в область предания - работорговля, например, или гарем. Похищение красавиц, которое еще недавно процветало на Востоке, теперь можно увидеть разве что в юмористическом фильме. Безусловно, большинство статей нашего уголовного кодекса со временем придется вычеркнуть. Нравственный кодекс начнет доминировать над уголовным. Будет время, когда Совет старейшин, руководствуясь этим нравственным кодексом, легко и просто будет решать всевозможные мелкие конфликты, которые обычно возникают по ходу стремления к совершенству. - Он улыбнулся и, чуть скосив глаза на Гармаша, продолжал: - Например, Вселенный Союз писателей дает социальный заказ написать повесть о переселенцах на Марс. Сразу же находится много желающих, однако договориться между собой им не удается. Тогда этот спорный вопрос решает Совет старейшин. Он анализирует каждого претендента и приходит к выводу, что лучше всех о переселенцах напишет Сергей Романович Гармаш. После этого товарищ Гармаш идет в Министерство межпланетных связей, получает командировку и летит на Марс, чтобы на месте познакомиться с героями своей будущей книги. Вот так.
Сергей назвал тогда Будалова мечтателем. Тот отрицательно покачал головой и сказал очень серьезно:
- Нет, я реалист. Я реалист, Сергей Романович.
В тот вечер они долго беседовали - говорили о судебной процедуре, электронике, религии. Потом Будалов рассказал какой-то курьезный случай из своей практики, и они долго смеялись. Как давно все это было!
Сергей позвонил Будалову, сказал, что хочет поговорить с ним.
- А я только собрался звонить вам, - ответил тот.
И вот Сергей Романович опять в знакомом кабинете.
- Прежде чем вызвать Галину Тарасовну, я хотел бы поговорить с вами, сказал Будалов. - И не только потому, что вы близкий, самый близкий человек Галины Тарасовны. Но еще и потому, что вы писатель. Как писатель вы обязаны лучше других разбираться в тонкостях психологии и, следовательно, лучше других постичь мотивы, которые привели вашу жену к ее поступку... Мне очень хотелось бы побеседовать с вами неофициально, по-дружески. И абсолютно откровенно.
- Думаю, что у меня от вас не будет тайн, - сказал Сергей.
- Будут, - возразил Будалов. - Только в закоренелых преступниках или потерявших совесть нет ничего святого. Они готовы или скрывать все, или уж если начинают выкладывать, то делают это до цинизма открыто, выворачивая всего себя наизнанку. У каждого порядочного человека всегда есть что-то сокровенное. Я хочу помочь вам выбраться из большой беды. И хочу это сделать, не нарушая закона. Мне очень важно разобраться во всем. В деле Галины Тарасовны это и легко, и очень трудно. И я прошу вас помочь.
- Я к вашим услугам.
- Повторяю, Сергей Романович: это дело сложное, необычное и в своем роде беспрецедентное. Хочу предупредить, что оно будет осложняться нелепостями, доходящими порой до абсурда. Вы должны спокойно реагировать на это.
- Спрашивайте, - сказал Сергей.
- Меня интересует ваше отношение к тому, что произошло.
- Я понимаю Галину, - сказал Сергей.
- Вы хотите сказать, что готовы оправдать ее?
- Понять не значит оправдать.
- Будучи на ее месте, вы бы поступили так?
- Нет.
- Значит, вы все же осуждаете ее?
- Нет, я понимаю ее.
- Хорошо, - сказал Будалов. - Скажите, это правда, что вы собирались взять ребенка из детского дома?
- Да, собирались, - ответил Сергей и спросил: - А какое это имеет отношение к делу?
- Когда?
- В январе. У нас уже было все договорено и подготовлено. Даже кроватка.
- Что помешало вам?
- Болезнь матери. Если бы не болезнь...
- Часто ли вы с тех пор, как заболела мать, возвращались к вопросу о ребенке?
- Ни разу. - Сергей опять удивился: - Не понимаю. Какое все это имеет отношение к тому, что произошло?
Будалов не отвечал. Он упрямо игнорировал вопросы Сергея.
- Кто еще знает, что вы собирались взять ребенка?
- Мы не делали из этого тайны. Знали и соседи, и сотрудники Галины Тарасовны, и даже сотрудники детского дома... Но скажите же наконец, какое это имеет отношение к делу?
- Неужели вы не догадываетесь?
- Не имею представления.
- Можно ведь предположить, что основной причиной поступка Галины Тарасовны было стремление избавиться от матери, болезнь которой мешала ей взять ребенка.
- Какая чушь!
- Подлость, когда она начинает проявляться, не имеет границ, и вы никогда не знаете, в какие дебри человеческой глупости она может завести.
- Так давайте говорить не о глупостях, - предложил Сергей.
- Давайте, - согласился Будалов. - Но я ведь предупредил, что нам придется сталкиваться с абсурдом. Будет и похлестче этого. Скажите, не было ли у вас разговора с Галиной Тарасовной о том, что Валентине Лукиничне лучше бы умереть?
- За последние четыре месяца мы ежедневно говорили о ней.
- Вы уклоняетесь от прямого ответа. Я спрашиваю, не было ли у вас в последнее время разговора с Галиной Тарасовной о том, что Валентине Лукиничне, учитывая тяжесть и безнадежность ее состояния, лучше бы умереть?
- Прямо она не говорила об этом, - после долгой паузы произнес Сергей, - но у меня сложилось впечатление, что ее все время преследует такая мысль. Особенно встревожил меня наш разговор вчера утром. - Он коротко передал содержание этого разговора. - Я даже предложил ей уехать куда-нибудь на время.
Будалов молчал, спокойно глядя на Сергея. И тому показалось, что этот человек все знает и только ждет, чтобы он, Сергей, лишь подтвердил то, что уже известно.
- Наш утренний разговор вчера так встревожил меня, что я даже подумал: все ли у нее благополучно с психикой?
- Вы знаете, я тоже подумал: не произошло ли все это в результате какого-то затмения сознания.
- Не смогли бы вы сделать небольшой перерыв, чтобы прочесть вот этот рассказ? - спросил Сергей, вынимая из портфеля рукопись.
- Это имеет отношение к делу?
- По-моему, да. Это еще не опубликованный рассказ.
- Давайте, - Будалов взял пачку уже пожелтевших от времени соединенных металлической скрепкой листов и положил перед собой. - "Случай на болоте", прочитал он вслух.
- И еще вот что, - сказал Сергей, извлекая из портфеля книгу. - Это Галина Николаева. Тут есть рассказ "Смерть командарма". В нем есть один интересный эпизод... Я подчеркнул его. Галина Тарасовна цитировала вчера мне его на память.
- Хорошо, я все прочту. Давайте договоримся о встрече. Ну, скажем, часа через два. Кстати, я намерен привлечь вас в качестве свидетеля по личности вашей жены.
- Пожалуйста, располагайте мной, как вы сочтете нужным.
39
Галина привыкла к тому, что ее дни всегда заполнены до краев работой, книгами, библиотеками - городской и медицинской. Сейчас она ничего не могла - только сидеть на диване или, примостившись на кровати, смотреть перед собой на стену или в потолок и думать.
Тишина обычно успокаивает, легко снимает усталость и тревоги. Галину тишина раздражала, будоражила. Иногда ей чудилось, что эта тишина вдруг начинает звенеть, как пожарный колокол, как набат. В другой раз ей чудилось, будто она в паутине, липкой и беспощадной, в которой чем больше барахтаешься, тем безнадежнее запутываешься.
Она все время пыталась восстановить в памяти подробности той ночи. Но чем больше старалась, тем туманнее вырисовывались эти подробности, тем более невероятными и неправдоподобными представлялись они, иногда ей казалось, что все произошло во сне. Мерещилось, будто она и сейчас еще спит, что вот проснется - и кошмар тут же рассеется. "Всему причиной обреченность и боль", - думала она. Ей было невероятно, невыносимо, нестерпимо трудно. Она убеждала себя: "То, что я сделала, не жестокость, а милосердие. Люди не понимают этого, пока не понимают, но поймут. Всему причиной обреченность и боль, ну конечно же - обреченность и боль. Боль, боль... А что я знаю о ней, о боли? Знаю, что человечество, сколько оно существует, думает о боли со страхом и душевным трепетом. Об этом говорят древнейшие записи на каменных, на глиняных дощечках, на пергаменте, на папирусах..."
Она то и дело вспоминала лекции профессора - заведующего кафедрой хирургии - о том, что станется, если человека лишить боли. Беда станется. Наткнется на гвоздь, пробьет ногу и будет ходить себе, пока не заметит, что ботинок приколочен к стопе. Опасности будут подстерегать его на каждом шагу, нередко смертельные... Да, боль - в какой-то мере - большое счастье... Без боли не распознать болезнь, а не распознав, как лечить ее? Профессор говорил, что боль - сторожевой пес нашего здоровья, верный пес. А что, если он взбесился, этот пес?.. Профессор говорил, что мавр, сделавший свое дело, должен уходить. А если не уходит? Смириться? В отчаянии ломать себе пальцы, чтобы хоть немного приглушить гнетущее чувство беспомощности? Нет, смириться невозможно, а ломать пальцы - бессмысленно.
