Каменная сладость прощения - Лори Нелсон Спилман
Покачав головой, я улыбаюсь:
– Чудесно… и ужасно. – Я рассказываю ей о маме, о Бобе и о двух проведенных вместе днях. – Мне так стыдно! Я действительно испортила ей жизнь.
Джейд обнимает меня за плечи:
– Послушай, ты сделала первый шаг: попросила прощения. Теперь надо сделать второй. Простить себя, Ханнабель.
– Постараюсь. Это совсем несложно. Нужно что-то более значимое – вроде искупления вины за то, что я совершила.
– О-о-о, полагаю, ты уже искупила вину. Прожила без матери много лет.
Я киваю, но про себя думаю, что этого недостаточно.
Джейд указывает на кресло перед зеркалом:
– Садись.
Я опускаюсь в кресло и рассказываю о прекрасной винодельне. Когда я начинаю расписывать вечер, проведенный с Эр-Джеем, Джейд вскидывает брови:
– Тебе нравится этот парень.
– Да. Но я люблю Майкла. – Отвернувшись, я хватаю со стола почту. – Хватит обо мне! Что произошло со времени моего отъезда? Как твой отец?
Джейд снимает с себя черный фартук, встретившись в зеркале с моим взглядом:
– Я наконец сказала ему.
Я поворачиваюсь в кресле, чтобы быть лицом к лицу:
– Как это было?
– Мы сидели на диване, рассматривая старые фотографии из альбома. Он говорил о прошлом – теперь это всегда прошлое, никогда будущее. Там была фотография, где мы с ним стоим на подъездной дорожке к нашему старому дому в Лассале. Натали нас сняла. Мы тогда мыли его старый «бьюик-ривьеру» и устроили настоящую водную баталию. – Она улыбается. – Помню так хорошо, словно это было вчера. Мама очень сердилась из-за грязи, которую мы натащили в дом. Промокли до нитки.
– Чудесные воспоминания, – говорю я.
– Да, верно. Мы сидели, предаваясь воспоминаниям, и вдруг он сказал: «Джейд, милая, ты всегда была замечательной дочерью». И тогда я точно поняла, что теряю его. И он тоже это понимал. – Джейд кладет расческу. – Надо было сказать ему правду. Я отошла от него и достала из сумки маленький камешек. Потом вернулась, и положила ему на ладонь Камень прощения, и сказала: «Я солгала тебе, папа. Лгала все эти годы. На том моем дне рождения Эрика Уильямс действительно напилась»… Он вернул мне камень. У меня оборвалось сердце. Я подумала, он не принимает моего извинения. Но потом он с улыбкой дотронулся до моей щеки. «Солнышко, я знаю. И всегда знал». – (Я сжимаю руку Джейд.) – Все эти годы он ждал, когда я захочу ему довериться. Теперь я знаю, что его любовь ко мне переборет все мои слабости. Так было всегда.
* * *
В следующую среду студия до отказа забита публикой. Как и обещали зрителям, пришло время для «Шоу Ханны Фарр», часть вторая, в котором я выполняю две функции: ведущей и приглашенного гостя. Несмотря на то что я вновь делю площадку с Клаудией и на повестке воссоединение матерей с дочерями, меня преподносят в качестве главной приманки. Всю предыдущую неделю Стюарт запускал рекламу, раскручивая гвоздь программы – эпизод, в котором Ханна Фарр расскажет о своем воссоединении с матерью. Разумеется, у меня нет намерения открывать все, но я не собираюсь информировать об этом Стюарта.
Программа идет уже двадцать минут, и я чувствую себя обманщицей. Меня объявили любящей дочерью, всепрощающим чадом. Мы обсуждаем значимость отношений матери с дочерью, и Клаудия задает вопросы мне и другим гостям по теме воссоединения матери с дочерью. Я рассказываю о том, что моя мать предпочла мне Боба, но стараюсь не расставлять акцентов, не обвинять маму в том, что она бросила меня. Но очевидно, именно так считает аудитория.
Объявив о том, что зрители могут задавать вопросы, я вздыхаю с облегчением. Еще всего двадцать минут. Скоро закончим.
Меня хватает за руку женщина средних лет:
– Ханна, я так вами восхищаюсь! Моя мать бросила меня вместе с братьями и сестрами. Я так и не сумела простить ее. Как вы нашли в себе силы простить свою мать?
У меня ускоряется пульс.
– Благодарю вас. Не уверена, что заслуживаю вашего восхищения. Меня надоумила помириться с матерью моя подруга Дороти. И она оказалась права.
– Но, Ханна, мать оставила вас.
«Нет же, – хочется мне возразить. – Это я оставила ее».
– Несмотря на то что мы шестнадцать лет не разговаривали, у меня не было ощущения, что она меня бросила. Я всегда знала, что она меня любит.
– Любит вас? – Женщина качает головой. – Она выбрала странный способ это продемонстрировать. Благослови вас Господь за то, что верите!
Женщина возвращается на свое место, и руку поднимает другая зрительница:
– Нам, матерям, очень сложно понять вашу маму. Полагаю, если бы у нее хватило смелости прийти сюда сегодня, мы бы ей спуску не дали. Поэтому она и не пришла?
– Нет. Ничего подобного. Я сама захотела оградить ее от этого. Попроси я ее, она, безусловно, пришла бы.
– Знаете, я ваша фанатка, Ханна. Несмотря на недостаток материнского внимания, вы стали очаровательной молодой женщиной. И весьма успешной, могу добавить. Интересно, правильно ли вы поняли мотивы своей матери? Может быть, она хочет наладить с вами отношения, поскольку вы знаменитость, женщина со средствами, так сказать?
Я заставляю себя улыбаться. Моя мать представлена как эгоистичная, бессердечная, меркантильная стерва. Как они смеют! Сердце начинает бешено колотиться, и я напоминаю себе, что сама виновата во враждебном отношении этих женщин к маме. Я сама представила ее грешницей. А я, бог ты мой, любящая, всепрощающая жертва! После всего того, что я узнала за последние два месяца, я окончательно превращаюсь в притворщицу.
Женщина продолжает:
– Иногда слышишь выдумки о воссоединении знаменитостей, когда у родителя, оставившего ребенка, есть скрытые мотивы…
Не могу допустить, чтобы маму впутывали во все это. Я должна сказать правду. Мысленно я слышу слова Фионы. На самом деле выбор достаточно прост – хотим мы жить притворной жизнью или подлинной?
Я поворачиваюсь к женщине. У нее наморщен лоб и приспущены веки, словно ее распирает от сострадания ко мне. Я заглядываю в ее сочувствующие глаза:
– Правда состоит в том…
Камера номер один наезжает для крупного плана. Я кусаю губы. Надо ли мне это делать? Смогу ли я?
– Правда в том… – Сердце громко стучит в груди, и я вновь слышу тот голос сомнения, вопрошающий меня о той ночи и о прикосновении Боба, но я заглушаю его. – Правда состоит в том, что прощать надо было меня, а не мою мать.
Я слышу из аудитории негромкий ропот.
– О-о, дорогая, это не ваша вина, – говорит
