Кигель Советского Союза - Юлия Александровна Волкодав
– Зато совесть у тебя героическая! – припечатывает Кигель. – Что она с тобой столько лет живёт и ещё не сбежала. Тебе напомнить, что ли?
Он распрямляется по старой певческой привычке правильно дышать, хотя тут, за столом, никто бы не потребовал от него верхние ноты.
– «Если партия скажет, мы пойдём, куда надо, целину открывать для людей. И в полёте ракеты, и в хлебах Казахстана отголоски великих идей!»
Марат от смеха чуть под стол не сползает, столько пафоса вложил Андрей в эти строки и в то же время так точно скопировал Лёнькину манеру держать микрофон. Только вместо микрофона у Кигеля сейчас бокал с коньяком.
Волк бросает вилку на стол:
– Да что вы за люди такие! Ну один раз спел, господи! Один раз на каком-то правительственном концерте. Да я её даже в студии не записывал! Попросили, не смог отказаться.
– Конечно не смог. Тебе никак звание Народного не давали, – усмехается Кигель. – Народного СССР. А нам с Маратом уже дали, и ты был готов спеть вообще что угодно, лишь бы исправить ситуацию. Всё, всё, не кипятись! У тебя такой вид, как будто ты в меня сейчас столовый нож воткнёшь.
– Вилку, – подсказывает Марат, всё ещё смеясь.
Волк на всякий случай откладывает столовые приборы и подхватывает новый рулетик руками. Так оно и удобнее. Но по глазам понятно, что он обиделся.
– Андрей, уж кто бы мне замечания делал, но только не ты. Ты всю жизнь пел то, что нужно. Ты даже говорил всю жизнь то, что нужно.
– То, что правильно, Лёнь. Большая разница.
– Мужики, прекращайте. Андрей, что ты всё время младшенького подначиваешь?
– Я твой ровесник, – цедит Волк.
– И всё равно младшенький. Не обижайся, я любя, – хмыкает Марик. – И Андрей любя. Просто ты всегда отрицаешь очевидное. В этом ваша разница с Андреем. Он никогда не стесняется своего репертуара. Он и сегодня может выйти и спеть «И Ленин такой молодой».
– Да легко, – усмехается Кигель. – И ещё подниму весь зал этой песней. У меня такое было недавно, кстати. Помните, я делал тур по бывшим союзным республикам? Вот, приезжаю то ли в Узбекистан, то ли в Туркменистан, не помню уже, у меня всё смешалось в той поездке. Ну как обычно, у трапа девушки в национальных костюмах, с пиалами чая, с местными сладостями, и толпа журналистов. Пытаются на ходу мне вопросы задать, чтобы первыми материал выпустить, ещё до официальной пресс-конференции…
– Господи, вечно ты ещё эти пресс-конференции устраиваешь, – ворчит Волк. – Двужильный ты, что ли? После перелёта полежать бы до концерта где-нибудь, а главное, помолчать. Ну как петь весь вечер, если ты ещё разговаривал час-два? На вопросы их идиотские отвечал, чтобы потом в газете «Вечерняя Захухуевка» вышло твоё интервью, которое прочитают три с половиной калеки. А потом твоим светлым ликом будут подтираться в деревянном сортире.
– Вот это у тебя фантазии, Лёнечка. – Андрей качает головой и невозмутимо разливает по следующей. – Я понимаю, что мой светлый лик ты хотел бы видеть исключительно в деревенском сортире. Но уверяю тебя, аудитория республиканских каналов и газет довольно большая. А в номере сидеть до самого концерта мне сложно, меня пресс-конференции только будоражат. Творчески. Потому что бывают очень интересные вопросы и даже провокации. Собственно, я о них и рассказывал. Так вот, подбегает одна журналистка и говорит, вот вы – советский певец, приехали в нашу свободную республику. И будете сегодня петь песни, которые могут пробудить в людях ностальгию по Советскому Союзу. А ведь это может очень не понравиться нашим властям.
– Бред, – не выдерживает Марат. – Наши песни могут пробудить ностальгию по молодости людей, которая прошла в Советском Союзе. При чём тут политика?
– Ну я ей так и ответил. Мол, да мне плевать, что там понравится или не понравится вашим властям. Я приехал к людям, которые росли, влюблялись, жили под мои песни. И петь я сегодня собирался не про партию. Я хотел вспомнить наши старые добрые песни про любовь, дружбу, девчонку из соседнего двора и так далее. Но вот именно, вам назло, я сегодня спою «Ленин, партия, комсомол». И вы увидите, что будет в зале. Приходите на концерт.
– И спел? – Марик подкладывает Лёньке ещё сырных шариков, а сам весь внимание.
– Спел! И зал стоял! И подпевал! Потому что это тоже их молодость!
– Вот, – Марат удовлетворённо кивает, – и только ты так можешь из всех нас. Только у тебя это получится настолько искренно, что зрители будут в восторге. Для тебя всегда весь патриотический репертуар был органичен. Ты сам такой, ты веришь в то, что поёшь. И всегда верил.
– Это плохо, по-твоему?
– А я сказал, что плохо?
– Как будто вы не верили, хотя бы в те годы!
Марат усмехается и смотрит на Лёньку. Волк отрицательно качает головой:
– Нет, не верил. После зарубежных гастролей уже не верил. Когда мы пришли в гости к какому-то то ли испанскому, то ли кубинскому коммунисту, тоже певцу. А у него вилла двухэтажная, с бассейном. И пел он четыре концерта в месяц. А я носился высунув язык, выступал по деревням необъятной родины с туалетом во дворе, чтобы за сраные «Жигули» долги раздать.
– У Лёньки туалеты во дворе – прямо душевная травма, я смотрю, – замечает Марик.
– А точно душевная? Может, физическая? Ты там себе что-нибудь занозил, что ли, Лёнь? Или отморозил? Всё, Лёнь, не надо снова дуться. Передай-ка мне тарелку с селёдкой. Ну а ты, Марат?
– А я всегда старался держаться подальше от власти, не особо рассуждая на эту тему. Ну ты же помнишь, из какой я семьи. Никогда я антисоветчиком не был, конечно, и чужим виллам, Лёня, не завидовал. Но и понимал, что не верю в коммунизм так, как мой дед. Поэтому пел про любовь, и лучше на итальянском.
– И всё тебе с рук сходило, – замечает Волк. – А нас бы с Андреем за такое раскатали бы на худсовете. Как за преклонение перед западной музыкой.
– Не западной музыкой, а итальянской классикой, почувствуй разницу.
– Не знаю. – Андрей качает головой и мрачно смотрит в экран телевизора, где мелькают всё те же, уже опостылевшие за сегодня кадры. – Да, у нас было меньше свободы и меньше комфорта. Мы изворачивались, чтобы протащить на сцену новый репертуар. И ездили по деревням с туалетами без подогрева жопы. Но, по крайней мере, вот такого бардака не было.
Все трое какое-то время
