Вулканы, любовь и прочие бедствия - Сигридур Хагалин Бьёрнсдоттир
Где мы? Что произошло?
Люди качают головами: они меня не понимают. Это иностранцы, кажется китайцы. Они переговариваются тихими журчащими голосами; малорослая седая женщина в красной куртке садится рядом со мной и обнимает меня за плечи, утирает мне с лица землю и говорить что-то успокаивающее. Она ласково напевает: «Яо, яо, яо», — наверно, это колыбельная. И лишь тогда я замечаю, что плачу. Дрожу как осиновый лист, до нитки промокшая и испачкавшаяся в земле, мой телефон пропал, куртка потерялась. Мы окружены студеной грубозернистой темнотой, с неба сыплется черный песок, и тут я осознаю, что тяжелые раскаты у меня в ушах — вовсе не от невыносимой боли в голове: это характерные звуки близкого эксплозивного извержения.
Мой дезориентированный мозг реагирует на это и пытается выстроить мысли в какое-то подобие разумного плана. Постепенно у меня в голове зажигаются лампочки, словно на пульте старого аппарата, оживающего после короткого замыкания. У меня все болит, я промокла, замерзла и абсолютно измождена, но все-таки знаю: если близко извержение, находиться в провале в земле глупее всего! Нам надо выбраться из этой ямы, пока не приползли ядовитые газы, коварно не впустили нам в органы дыхания свои когти и не усыпили.
«Follow me!»[30] — кричу я несчастным туристам и собираюсь пойти к следующему обвалу, но ноги не слушаются. Левую лодыжку пронзает острая боль, я не могу стоять. Двое мужчин берут меня под руки и помогают подняться на край провала: один худощавый, с выпученными от страха глазами, едва старше двадцати лет, а другой, наверное, его отец: редковолосый, несуетливый, с сосредоточенным взглядом. Они снова спускаются вниз, выуживают из автобуса чемоданы, и люди вереницей тащатся с ними вверх по обвалу. Я жду на краю ямы; словно окаменев, смотрю на то, что осталось от знакомого мне мира.
Страну разрезала пополам огненная стена, протянувшаяся насколько хватает глаз; пылающие лавовые фонтаны вздымаются из выжженного ландшафта, словно острые алые клыки. Земля показывает свое истинное лицо — волк сбросил овечью шкуру и исполосовал весь полуостров трещинами, в которых кипит лава; черная туча от гигантского вулканического столба погружает всю землю в черную ночь, на нас летит целая метель пепла. Я не могу понять, где какая сторона света, пытаюсь сориентироваться, но мир стал неузнаваемым, почернел, его замело песком, у меня болит нога и голова, и солнце затмилось. Пронизывающий высокочастотный звук прорывается сквозь тяжелое буханье извержения, словно зуммер испорченного электронного прибора, но я не понимаю, откуда он исходит.
Китайцы открывают чемодан и одевают меня в ярко-желтую куртку поверх грязных лохмотьев; я издаю стон, когда они прикасаются к больной ноге, натягивая на меня защитные штаны. Они разговаривают со мной мягкими певучими голосами, надевают на меня респиратор и нелепую шапочку с вывязанными птичками тупиками и помпоном, а затем осторожно ставят меня на ноги.
Мы вышли на дорогу, она вся в щербинах и трещинах, вокруг старое лавовое поле, изрезанное новыми ущельями и провалами: кое-где в них еще осыпаются земля и камни. Страшное землетрясение разорвало всю землю в клочья, а я ничего не помню: не помню, где я была и что делала до того, как меня поглотила земля.
Высокочастотный звук усиливается — этот нестерпимый пронизывающий сигнал тревоги; я вяло смотрю себе под ноги и замечаю в черном пепле движение: писк исходит от маленькой лесной мыши, которая бегает кругами, вопя от ужаса. Оплакивает свою нору — свой дом и свой прежний мирок, потеряв рассудок от страха в этом темном неузнаваемом мире.
«Бедняжечка», — думаю я, но тут земля вновь содрогается, толчок сильный, и мои благодетели с криком пускаются наутек, куда глаза глядят, в неизвестную мне сторону, прочь от громогласных огней, волоча за собой шесть китайских чемоданов и одного исландского геолога. Отец с сыном почти несут меня, а я вцепилась мертвой хваткой им в плечи, бегу на запинающейся ноге и беззвучно плачу, потому что наконец сориентировалась и догадалась, что произошло. Мы бежим прочь от того места, которое когда-то было смотровой площадкой для маленького красивого Крисувикского извержения, но Крисувика больше нет, моих коллег скрыла чернота. Единственное место, откуда может вырываться это угольно-черное облако, — мирное озеро Эдлидаватн, которое когда-то ласково болтало со своими берегами совсем рядом с моим домом на окраине города.
Рои трещин путешествуют — помнишь, папа? Лебеди прилетают с юга.
* * *
Огненный мрак и пеплопад вытягивают из людей волю к жизни. Я видела, как у целой группы боевых студентов-геологов после нескольких часов во мгле пропадало желание что-либо делать, их накрывал пессимизм, они ложились и натягивали на голову спальные мешки. Эта реакция первобытная, а причина ее проста: мы дети света, и нас дезориентирует густая мгла, струящаяся из-под земли. На меня пеплопад тоже действует угнетающе, как и на моих спасителей, но я тренированная, подготовленная и меня подгоняет иной страх, нежели их. Бегущие довольно быстро выдыхаются — да и сложно бежать по трещинам в темноте, ведь мы не видим ни зги.
«Keep moving, — кричу я, — our lives depend on it!»[31] Но они не понимают английского или не слышат, постоянно замедляя ход. Чемоданы они побросали по дороге, а сами понуро бредут вперед, волоча ноги по шлаку; седая женщина тихонько хнычет при каждом шаге. Наконец она садится; мужчина и женщина — вероятно, ее сын и сноха — поднимают ее на ноги и ведут дальше, но через несколько минут она опять сдается и падает на дорогу. Они пытаются снова поставить ее на ноги, но та мотает головой, не хочет подниматься. Какое-то время они стоят над ней, потом сноха уходит, а сын остается. Постепенно расстояние между нами становится больше, я теряю из виду отставших. Кажется, отец с сыном ведут меня только одной силой воли, а потом младший смотрит на меня, извиняясь, отпускает, останавливается и скрывается в черной вьюге.
«Please don’t give up, we have to keep moving!»[32] — кричу я отцу, но он не слышит, не понимает, наклонил голову в капюшоне и продолжает идти, словно ничего другого не умеет, точно вол, всю жизнь таскавший один и тот же плуг.
