Карусель сансары - Юрий Мори
– Есть. Вы бы лучше алиби моё проверили. Я когда ехал домой, меня дорожный полиционер останавливал. Маркони, Франкони… Вы бы уточнили, прежде чем арестовывать.
– Если бы я не видел своими глазами как ты из квартиры сбежал, где мы тело жены обнаружили, то начал бы уточнять. Возможно. А так лишнее это, парень. Лиш-не-е!
Ответить Мякиш не успел. Дрожкин открыл дверь, потом достал нечто вроде кусачек из кармана формы и перерезал наручник арестованного, зацепив попутно кусок кожи. Затем толкнул его в спину и захлопнул с грохотом дверь. Из-за железного листа послышались смех Камаева и неразборчивая фраза. Но Антона сейчас они не интересовали: он рассматривал камеры, в которой очутился.
На первый взгляд это был гостиничный номер, очень старомодный, с низкими деревянными кроватями числом пару, секретером с откинутой крышкой, на которой валялись листки бумаги, густо измаранные чернилами, поверх лежала перьевая ручка. Из высокого, но непривычно узкого, как пенал, одёжного шкафа торчали рукава и штанины. На полу небрежно брошенный ковёр с полустёртым рисунком, на высоченном окне – шторы.
– Странно…
– Думаете? А мне вполне привычно. Но это моё жилище, вы-то здесь человек случайный. Случайный, но не зря, я надеюсь. Да вы присаживайтесь, в ногах правды нет.
Мякиш перевёл взгляд на говорящего. Стоп, а ведь он его уже видел! Вчера, в «Лилии». На одной из кроватей лежал тот самый не то поэт, не то конструктор сайтов, который подходил к их с Полиной столику. Был он ещё более помят и несвеж на вид, но совершенно трезв. Есть серьёзная разница во внешнем виде, особенно заметная на людях пьющих.
Антон подошёл к свободной кровати и присел на край.
– А вы здесь почему? – спросил он.
– Я? Да понятия не имею. На допрос вызовут, расскажут.
Поэт потянулся и резко, рывком, сел на постели, подтянув к себе согнутые в коленях ноги. Обуви не было, а из-под края штанин торчали забавные хвостики завязок кальсон. Такие не носили уже лет восемьдесят.
– Мякиш, – представился Мякиш. – Антон Сергеевич. Подозревают убийство, только это не я.
Его сосед не ответил, смотрел исподлобья, словно мыслями находился где-то далеко, на другой стороне земного шара, а то и вовсе в космосе.
– И кого же вы?.. Ту розовощёкую дурочку, с которой были в «Лилии»? – наконец вернулся он в реальность. Почесал нос костяшками пальцев и вздохнул.
– Она не дурочка! – мгновенно разозлился Антон. – Очень умная девочка.
– Да? Ну как скажете, воля ваша. А если не её, то кого?
– Жена погибла. А думают на меня…
Поэт снова потерял к нему всякий интерес. Было ощущение, что это происходит волнами, словно этот немолодой мятый мужчина то заглядывает в некое окно в мир, интересуется происходящим, то отворачивается, оставляя окружающим маску с потухшими глазами покойника.
– Разберутся. Наша народная милиция – они ого-го! – вновь ожил он. – Важнее и нужнее их только чекисты. А хотите я вам стихи почитаю, а? Про берёзу и собачку, мои лучшие.
– Право слово, пожалуй, не стоит, – заразившись старомодностью речи собеседника или под впечатлением от всей этой странной камеры, откликнулся Мякиш. – Скажите лучше, здесь туалет есть?
Сосед по камере вновь лёг и уставился глазами куда-то в угол. Антон невольно проследил за его взглядом и увидел массивную чёрную трубу. Она, словно кишка неведомого чудовища, шла от одной стены к другой, делая поворот. Чугунная, с облупившейся местами краской, труба нависала над всем помещением, вселяя безотчётный, но явный страх.
– Вас она тоже тревожит? – вдруг спросил поэт.
– Отчасти. Странно как-то выглядит. Не к месту.
Сосед вдруг вскочил и – как был босиком – дошлёпал по полу к тому углу, куда перед этим смотрел. Встал на цыпочки, задрал вверх руки, но не дотянулся.
– А если со стула? – пробормотал он. – Выдержит ли? Как вы думаете, Антон Сергеевич, у меня получится? Доры здесь всё равно нет, я уже искал…
Внезапно его снова как будто выключили, он опустил руки, ссутулился и побрёл обратно к кровати, скрипнул её пружинами, садясь. Мякиш отвёл взгляд от трубы.
– А туалет есть, есть! – внезапно сказал поэт. – Вон та дверь в углу. Ватерклозет в лучшем виде, умывальник, горячее водоснабжение, да-с. С этим здесь всё очень хорошо.
Дождавшись его возвращения из кабинета уединения, сосед достал из кармана пачку папирос, выщелкнул одну, примял мундштук и сунул в рот. Вид у него, и так не очень интеллигентный, стал совершенно бандитским.
– У вас спичек нет, Антон Сергеевич?
Мякиш порылся в карманах. Без особой надежды найти там спички – он же не курил, – просто чтобы сделать приятное собеседнику. Кошелёк, ключи от дома и машины и телефон у него изъял Камаев ещё там, во дворе при задержании, поэтому в карманах царила пустота как в давно заброшенном доме: только пыль на полу и нелепые клочки невнятного мусора, которым свойственно заводиться в неновой одежде.
Достал попавшийся маленький листок, вытащил, посмотрел: а, это же тот самый билет на аттракционы. Теперь он вспомнил его, хотя до того момента убей – не было в памяти ничего подобного.
Посёлок Насыпной. Тётя Марта. Он же так пока и не добрался…
С интересом наблюдая за сменой настроения и мыслей на его лице, поэт даже вытащил изо рта папиросу, отложил на прикроватную тумбочку.
– Ну нет так нет, не переживайте столь сильно!
– Да, увы… – Мякиш спрятал билет обратно. – Скажите, а раз вы поэт, почему не издаётесь? И занятие почтенное, и денег можно заработать.
Сосед несколько смутился, прищурил глаза.
– Видите ли, Антон Сергеевич… Поэты и писатели пишут не для того, чтобы издаваться. Или чтобы заработать – не в этом смысл. Мы сочиняем из-за отсутствия вариантов: по-другому просто никак не выжить. Но, конечно, в каждом живёт и творец, и тварь Божия, которой нужно чем-то питаться, где-то жить и даже одевать своё бренное тело. Это, я понимаю, определённый диссонанс в глазах людей нетворческих.
Мякиша почем-то заинтересовал разговор, хотя из стихов он смутно помнил несколько строчек выученного по необходимости в школе Пушкина.
– А быть творцом и одновременно зарабатывать – никак?
– Это почти невозможно, милейший. Либо массовое питание для людей непритязательных, на одном котором и можно… как это сейчас говорят, поднять бабла? Либо изысканная кулинария, поймут которую единицы, а заплатить не сможет почти никто. Впрочем, вам это, наверное, не понять. У вас
