Александр Куприн - Юнкера
И эта показная театральность смущала меня, угнетала.
Мы стояли с Соколовым у дверей во внутренние апартаменты императрицы, когда однажды в коридоре показался японский наследный принц со своей свитой. "Раз, два, три", - скомандовал я глазами, и винтовки бесшумно, в такт, отлетели в сторону и словно повисли на вытянутой правой руке. Прием был так ловко выполнен, что маленький японец остановился перед юнкерами с выражением нескрываемого восторга на лице.
"А к чему все это?" - думал я и пугался этого вопроса.
Вечером того же дня царская чета слушала всенощную в придворной церкви. После службы царь пришел во внутренний караул в сопровождении своего дяди, великого князя Владимира Александровича, командовавшего всеми войсками, собранными в Москве на коронационные торжества. Царь вошел без всякого церемониала, в повседневном сюртуке и, приняв рапорт, стал обходить фронт караула. Юнкерам задавал трафаретные вопросы: какого корпуса, в какой полк желал бы выйти, как учится и прочее в том же роде.
В эту встречу с новым царем меня самого удивляло то, что в моей душе не было ощущения не только восторга, но даже простого удовлетворения. "Стоило ли упражняться четыре с половиной месяца в ружейных приемах для того, чтоб получить этот знак царского внимания?.." Царь показался таким же заурядным, как и его вопросы. Что Николай II человек ограниченный, это я слышал в домашних разговорах: отец без обиняков называл его дураком, особенно осуждая царский ответ делегации тверского земства, которая просила о конституции, - "Оставьте эти бессмысленные мечтания!".
В самый день коронации юнкеров сменили преображенцы. Мы с Соколовым перешли во Владимирский зал. где паша рота заняла почетный караул. Этот переход из одного караула в другой строжайше запрещался уставом, но нам и в голову не приходило протестовать или ссылаться на усталость. Все-таки соблазнительно было присутствовать при торжестве, которое не всем дано видеть. Зал заполнился чиновниками различных ведомств - "первых четырех классов", приравненных к генеральским. Фалды и рукава мундиров были расшиты золотом. Церемониймейстер постучал жезлом-палочкой о паркет - воцарилась мертвая тишина. В дверях зала показался царь, шедший под руку с царицей. Командир роты капитан Гурьев, прозванный за свой красный нос "гусем", взволнованным, но звонким голосом скомандовал: "Слушай, на кра-ул!" "Дзинь-дзанг!" - звякнули как одна его двадцать винтовок, и знамя склонилось перед царем до земли.
- Здравствуйте, юнкера! - раздался голос царя.
- Здравия желаем, ваше императорское величество! - дружно ответила рота, и в зале снова воцарилась такая тишина, что было слышно, как хрустели шелковые платья государыни и придворных дам и позвякивали шпоры камер-пажей.
- К ноге! - раздалась команда. - Оправсь! Началось томительное ожидание конца церемонии. Но вот забегали скороходы и по залам пронесся шепот: "Идут!". Появилась та же процессия, с тою только разницей, что "императорские регалии" на этот раз не несли на подушках, а короны и мантии были надеты на головы и плечи царской четы. Скипетр и державу царь держал в руках, смущенное лицо показывало, что он и сам чувствовал себя до крайности неловко в своем коронационном уборе...
"А может, это мне только так кажется?" - думал я тогда.
В общем от всего коронационного сумбура сложилось впечатление огромного международного значения России и ее превосходства над всеми иными державами, приславшими сюда своих самых видных представителей на поклон молодому русскому царю. Само собою разумеется, что никто из нас, юнкеров, не мог бы ответить на вопрос, в чем собственно это преимущество заключается. Политико-экономическая и социальная области оставались для нас закрытой книгой. Впечатление это рождалось от размаха, неограниченной широты коронационного разгула, в котором, конечно, не участвовал русский народ.
Простой люд должен был удовлетвориться только "народным гуляньем", на котором каждому пришедшему вручали "царский подарок". В ситцевом платке, с рисунками и надписями лубочно-патриотического свойства, были завязаны кусок колбасы, горсть пряников, сластей, орехов и еще эмалированная кружка, с такой же расцветкой, как и платок. Ходила молва, что на гулянье кружками народ будет пить мед. пиво и вино прямо из фонтанов. Говорилось о целых быках и баранах, которые будут жариться на вертелах, о театральных и цирковых зрелищах на открытом воздухе, об оркестрах, балалаечниках и гармонистах...
Это "сказочное торжество", как известно, вошло в историю под названием Ходынки, ставшей синонимом позора и гнилости самодержавной власти. Погода стояла тогда превосходная, и предусмотрительный московский люд, особенно те, что победней, решил провести ночь на Ходынском поле, на свежем воздухе, чтобы на месте быть к самому началу гулянья. С наступлением темноты народ повалил валом. Ночь, как на беду, была безлунная, и Ходынское поле погрузилось в полную темноту. Люди все прибывали и, не видя перед собой дороги, спотыкались, падали в овраги и окопы. Но пока большой тесноты не было, упавшие поднимались, шли дальше, а тех, кто повредил себе руку или ногу, добросердечные люди выносили на шоссе. Полиция это заметила - и встревожилась. Пока сообщили в участок, из участка - обер-полицеймейстеру, тот - высшим властям, пока разбудили жандармов, почистили и оседлали коней, пока собрали пеших городовых и отвезли их на линейках на Ходынку. - прошло около трех часов. Конный наряд на рысях прибыл на место и очутился перед сплошной стеной народа, заполнившего поле насколько хватал глаз.
- Разойдись! - кричали жандармы. Куда разойтись? Народ поднапер еще сильнее вперед, еще плотней сгрудились ряды. Раздались стоны и крики, более слабые и малорослые стали задыхаться и терять сознание. Находились ловкачи, которые, поняв, что дело пахнет катастрофой, взбирались на плечи и головы окружавших и по ним выбирались из толпы на свободу. Потерявшие сознание или задохшиеся продолжали стоять, зажатые соседями...
Когда рассвело, на месте, отведенном под гулянье, за решеткой, началось движение: с заднего хода, со стороны военного лагеря, где народа не было, подъезжали телеги и фуры с провиантом. В толпе это заметили. Кто-то крикнул:
- Началось! Раздают!
Этого оказалось достаточным, чтобы толпа бросилась вперед, повалила решетку и по трупам задавленных людей, разметав бараки, что стояли на пути, наводнила территорию гулянья. Конники кинулись наводить порядок и усилили панику еще больше. Люди не знали, куда идти и что делать, а задние ряды продолжали напирать. Толпа прошла по территории гулянья, разгромив на своем пути все, что было приготовлено, и сама собой стала разбегаться в ужасе от того, что произошло. На Ходынке, как на поле битвы, остались лежать груды затоптанных и искалеченных людей. Многие из них еще шевелились, стонали и звали на помощь. Из-под мертвых тел просовывались чьи-то руки, тщетно пытавшиеся освободиться. Между задавленными, прямо по трупам, бродили оставшиеся в живых родственники, искавшие жен, детей, мужей и отцов. На обочине поля, вдоль Тверского шоссе, металось несколько десятков испуганных, усталых детей, которых спасли от давки, перебросив их через головы толпы.
Из Ходынского лагеря были вызваны полковые лазаретные линейки для развозки искалеченных людей по госпиталям, а для уборки трупов вызвали пожарные части. Их ярко-красные линейки скакали через всю Москву, звеня колокольцами и бубенчиками, блестя ярко начищенными медными касками и - сея общую тревогу.
- Что случилось? Где горит?
- Нигде не горит; на Ходынке народ задавило...
- Какой народ? Кто задавил?..
Навстречу возвращавшимся с Ходынки помятым, растерзанным, оборванным людям бежали старики и старухи - узнать, что сталось с их родными и близкими. Как будто кто-нибудь мог им ответить на вопрос, жив ли их сын или зять Михаила, уцелела ли их дочь Акулина!..
Не было в Москве дома, начиная с дворцовых подвалов и кончая последней лачугой, в котором бы не нашлось человека, или супружеской четы, или целого семейства, не отправившегося с вечера на Ходынку погулять на царский счет, попробовать царского угощения, получить царский подарок, посмотреть своими глазами на батюшку-царя.
Полетели посыльные ко всем сильным мира сего, имевшим какое-либо отношение к коронационным торжествам: "Что делать?". Мудрое приняли решение: гулянья не отменять, а посещение его царем перенести с полудня на четыре часа дня, постаравшись к тому времени поправить, что можно, и нагнать народу. Главное, не обеспокоить этим происшествием царя и скрыть катастрофу от царской семьи и иностранных гостей и корреспондентов.
И постарались. Кое-как восстановили эстрады, вызвали военные хоры и нагнали народу: охранников, хоругвеносцев и молодцов из торговых рядов. Народу получилось не так чтобы много, но зато надежного.
Катастрофа казалась чем-то непонятным, какой-то карой божией. Сперва никто как будто не понял, что ответственность за катастрофу лежит целиком на властях.
