Николай Лейкин - Где апельсины зреют
— Такъ я сейчасъ… еще разъ сказалъ женѣ Николай Ивановичъ и крикнулъ Конурину:- Иванъ Кондратьичъ! Бѣжимъ…
— Нѣтъ, нѣтъ. Мнѣ, братъ жизнь-то еще не надоѣла! махнулъ рукой Конуринъ. — Люди въ обмороки падаютъ отъ этого удовольствія, а я вдругъ пойду? Ни за что. Храни Богъ, помутится и у меня въ глазахъ. Помутится, полечу въ огонь, а при мнѣ векселей и денегъ почти на четыре тысячи. Я при твоей женѣ останусь.
— Идете вы наконецъ или не идете? кричалъ Перехватовъ, тронувшійся уже въ путь.
— Иду, иду. Нельзя не идти. Я ужъ далъ себѣ слово во что-бы то ни стало папироску отъ здѣшняго огня закурить, отвѣчалъ Николай Ивановичъ и ринулся за Перехватовымъ, но проводникъ потянулъ къ себѣ веревку, которой Николай Ивановичъ былъ обвязанъ по животу и, удержавъ его порывъ, погрозилъ ему пальцемъ и заговорилъ что-то по-итальянски.
— О, чертъ тебя возьми! Чего ты меня держишь на привязи-то, итальянская морда!
Но проводникъ подхватилъ его уже подъ руку.
— Будьте осторожнѣе, господинъ Ивановъ! Проводникъ разсказываетъ, что въ тридцати шагахъ отъ этого мѣста какой-то американецъ въ прошломъ году оборвался и вмѣстѣ съ землей въ кратеръ провалился! крикнулъ Перехватовъ.
Николай Ивановичъ поблѣднѣлъ.
— Святъ, святъ, святъ… Наше мѣсто свято… прошепталъ онъ и покорился проводнику.
Проводникъ подвелъ Николая Ивановича къ обрыву, указалъ пальцемъ внизъ въ пропасть, опять забормоталъ что-то по итальянски, отскочилъ отъ него на нѣсколько шаговъ и натянулъ веревку, которой былъ обвязанъ Николай Ивановичъ. Николай Ивановичъ заглянулъ въ пропасть и остолбенѣлъ. На днѣ пропасти съ глухими раскатами грома вылеталъ громадный снопъ огня съ дымомъ и съ чѣмъ-то раскаленнымъ до красна. Удушливый сѣрный запахъ билъ въ носъ и затруднялъ дыханіе. У Николая Ивановича закружилась голова и онъ еле могъ закричать проводнику:
— Веди назадъ! Веди назадъ!
Тотъ потянулъ веревку и, схвативъ его подъ руку, снова забормоталъ что- то.
— Фу-у-у! протянулъ Николай Ивановичъ, не слушая проводника. — Вотъ такъ штука!
Передъ нимъ стоялъ Перехватовъ, блѣдный и не менѣе его пораженный.
— Величественное зрѣлище… шепталъ онъ и, улыбнувшись, спросилъ:- Что-жъ вы папироску-то отъ кратера не закурили? Хвалились вѣдь.
— Куда тутъ! Я воображалъ совсѣмъ иначе…
И Николай Ивановичъ махнулъ рукой.
— Да… Тутъ и мужчина не робкаго десятка можетъ обробѣть, а не только что женщина, продолжалъ онъ. — Ничего нѣтъ удивительнаго, что съ женой сдѣлалось дурно!
— Однако-же съ англичанкой ничего не сдѣлалось, замѣтилъ Перехватовъ.
— Что англичанка! Англичанки какія-то двухжильныя.
Минуты черезъ двѣ они были около Глафиры Семеновны. Она уже оправилась. Конуринъ накидывалъ ей на плечи ватерпруфъ. Пришелъ въ себя отъ потрясающаго зрѣлища и Николай Ивановичъ.
— Трусъ! проговорилъ онъ, хлопнувъ по плечу Конурина. — Былъ на Везувіи и побоялся къ кратеру подойти. Вѣдь это-же срамъ.
— Ну, трусъ, такъ трусъ. Ну, срамъ, такъ срамъ. Подальше отъ него, такъ лучше. Что мнѣ этотъ кратеръ? Чихать я на него хочу. Да вовсе этотъ кратеръ и не для нашего брата-купца, отвѣчалъ Конуринъ.
— Видѣлъ? обратилась къ мужу Глафира Семеновна. — Вѣдь это ужасъ что такое! Я какъ взглянула, такъ у меня подъ колѣнками всѣ поджилки и задрожали.
— Катастрофа обширная! отвѣчалъ тотъ. — Не то взрывъ гигантскаго кораблекрушенія, не то…
— Ну, довольно, довольно… Давай спускаться теперь внизъ. — Гдѣ мой проводникъ?
— Какъ внизъ? А на теченіе лавы не пойдете развѣ смотрѣть? удивился Перехватовъ. — Наши проводники обязаны насъ сводить еще на ручей лавы, вытекающій изъ кратера Везувія. Это съ другой стороны кратера.
— Нѣтъ, нѣтъ, довольно! Благодарю покорно! Будетъ съ меня и этого! воскликнула Глафира Семеновна.
— Да вѣдь это, проводникъ говорятъ, всего въ получасѣ ходьбы отсюда.
— Да что вы, мосье Перехватовъ! Я и отъ кратера-то еле пришла въ себя, а вы еще на лаву какую-то зовете! Не умирать-же мнѣ здѣсь. Внизъ, внизъ, Николай Иванычъ.
— Да, да, матушка. Достаточно намъ и этого происшествія. И про здѣшнее-то мѣсто будемъ разсказывать въ Питерѣ, такъ намъ никто не повѣритъ, что мы были.
— Да, ужъ и я скажу, что занесла насъ нелегкая къ чорту на кулички! подхватилъ Конуринъ. — Вотъ гдѣ настоящія-то чортовы кулички. Бѣжимъ, Николай Ивановъ, изъ поднебесья.
— Ну, а я на лаву. Долженъ-же я ручей изъ лавы видѣть, отвѣчалъ Перехватовъ. — Англичане туда отправляются и я съ ними.
— Скатертью дорога.
— Вамъ все равно придется ждать англичанъ внизу на станціи, потому шарабанъ у насъ общій, а ужъ меня извините, что я отстаю отъ вашей компаніи. Я пріѣхалъ сюда для самообразованія. Что я въ дорогѣ отъ моего савраса безъ узды черезъ это нравственныхъ страданій вынесъ!
— Не извиняйтесь, не извиняйтесь. Съ Богомъ… Мы васъ подождемъ внизу. Намъ еще съ вашимъ саврасомъ придется повозиться: разбудить его, отпоить и вытрезвить, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
Перехватовъ примкнулъ къ англичанамъ. Николай Ивановичъ, Глафира Семеновна и Конуринъ, сопровождаемые проводниками, отправились въ обратный путь.
— А какъ мы теперь по желѣзной-то дорогѣ спускаться будемъ? Спускаться-то страшнѣе, чѣмъ подниматься. Бр… говорила Глафира Семеновна и, вздрогнувъ, нервно пожала плечами. — Даже и подумать-то, такъ морозъ по кожѣ…
— Пронесите святители до нижней станціи! прошепталъ Конуринъ.
Они чуть не бѣжали. Проводники шли впередъ и поминутно сдерживали ихъ, простирая передъ ними свои палки.
LXII
Внизъ по канатной желѣзной дорогѣ Ивановы и Конуринъ спустились безъ особенныхъ приключеній, хотя спускъ вообще хуже дѣйствуетъ на нервы, чѣмъ подъемъ. Въ вагонѣ Глафира Семеновна сидѣла зажмурившись и шептала молитвы. Николай Ивановичъ сидѣлъ напротивъ ея и бормоталъ:
— Закрѣпи духъ, закрѣпи духъ, душечка, и вообрази, что ты на Крестовскомъ съ горъ катаешься. Вѣдь точь въ точь, какъ съ ледяной горы…
Онъ нѣсколько разъ порывался взять ее за руку, но она всякій разъ вырывала свою руку и ударяла его по рукамъ.
Когда вагонъ спустился и всѣ вышли на платформу, Конуринъ даже подпрыгнулъ отъ радости и воскликнулъ:
— Живъ, живъ, курилка! Теперь ужъ въ полной безопасности! Ура!
— Чего вы орете-то! набросилась на него Глафира Семеновна. — Словно полоумный.
— Да какъ же, матушка, не радоваться-то! Изъ хорошей жизни, отъ своихъ собственныхъ капиталовъ дуракъ-купецъ взбирался въ поднебесье къ огненному жупелу и живъ остался, ни одного сустава не поломалъ. Эхъ, кабы теперь хорошенько супругѣ моей икнулось! Мадамъ Конурина! Чувствуешь-ли ты тамъ въ городѣ Санктъ-Петербургѣ, что твой Иванъ Кондратьичъ Забалканское пространство благополучно миновалъ!
— Апенинскія тутъ горы, а не Забалканскія. Какой еще такой Забалканъ въ Италіи выдумали!
— Ну, Опьянинскія, такъ Опьянинскія, мнѣ все равно.
Отъ радости онъ бормоталъ безъ умолка.
— Въ память онаго происшествія при благополучномъ спусканіи съ этихъ самыхъ Опьянинскихъ горъ, надо будетъ непремѣнно женѣ какой-нибудь подарокъ купить. Чѣмъ здѣшнее мѣсто славится? обратился онъ къ Глафирѣ Семеновнѣ.
— Коралами, черепаховыми издѣліями, камеями. Всего этого и мнѣ себѣ надо купить.
— Все это дрянь. Ну, что такое черепаховая чесалка! У меня по случаю спасенія отъ Везувія на подарокъ женѣ ото франковъ ассигновка съ текущаго счета изъ-за голенища.
Конуринъ хлопнулъ себя по сапогу.
— Хорошую камею даже и за сто франковъ въ золотой оправѣ не купите, отвѣчала Глафира Семеновна.
— А что это за камея такая?
— Медальонъ съ головкой, вырѣзанный изъ перламутра. Ихъ въ брошкахъ и въ браслетахъ носятъ. Марья Дементьевна Палубова… знаете, хлѣбники такіе на Калашниковской пристани есть? Такъ вотъ эта самая Марья Дементьевна была въ прошломъ году съ мужемъ въ Италіи и роскошнѣйшую брошку съ камеей за полтораста франковъ себѣ купила. Преизящная вещица.
— Полтораста франковъ съ текущаго счета жертвую!
И Конуринъ опять поднялъ ногу и хлопнулъ рукой по голенищу.
— Да развѣ ты деньги-то за голенищу перепряталъ? спросилъ Николай Ивановичъ.
— Перепряталъ! подмигнулъ Конуринъ. — Пока ты около жены наверху возился, я сейчасъ присѣлъ на камушекъ, сапогъ долой и деньги и векселя туда. Думаю, случится родимчикъ отъ сѣрнаго духа, такъ все-таки эти самые наши черномазые архаровцы не такъ скоро доберутся до голенища. Вѣдь какой духъ-то тамъ на верху былъ! Страсть! Словно кто тысячу коробокъ сѣрныхъ спичекъ спалилъ! У меня ужъ и то отъ этого духу мальчики въ глазахъ начали показываться. То мальчики, то травки, то вавилоны. Долго-ли до грѣха! Ну, а ужъ теперь аминь, теперь спасены! Ура, Глафира Семеновна!
