Прощанье с Родиной (сборник) - Евгений Анатольевич Попов
— Как я сразу не разглядела тогда, что ты — сволочь, — приговаривала она. — Только сволочь могла прислать мне такое наглое прощальное письмо без обратного адреса. И в любовном письме: «прилагаю на ответ марку».
— Ну… это, знаешь, девичьи гормоны. Тебе трахаться хотелось, да и мне тоже, почему нет? Впрочем, ты и сама хороша, ты зачем мне запустила в комнату живого петуха? — мирно возражал я, терпеливо ожидая, когда минутный минор этой новой русской дамы пройдет, и она опять станет веселой, раскованной и энергичной.
Дело в том, что мы уже выпили немного дорогущей (3) водки «Русский стандарт» из бара Розалии Осиповны. Она смешивала водку с апельсиновым соком, добавляя в хрустальный бокал ровно по два кубика льда, так ее, видать, в Америке научили. Я же просто хряпнул (4) полстакана под соленый огурец. Розалия Осиповна Аромат за эти годы все-таки овладела искусством солить огурцы, а раньше так ничего не умела, кроме того, чтобы трахаться и плавать за деньги с аквалангом по сибирским подземным озерам в карстовых пещерах. Розалия Осиповна была тогда правоверная комсомолка, спортсменка и пловчиха. Звали ее, как и сейчас, Розой, но фамилию она носила совершенно другую, а какую — я никак не мог теперь вспомнить. Не то Кукушкина, не то Христанюк (5). Слабая у меня теперь стала память: склероз, отложение солей, подагра, повышенное кровяное давление, гастрит, простатит, звиздец (6).
— Пыльная дорога, а за ней кусты,
Подожди немного, отдохнешь и ты, — некстати запел я.
— Чего? — удивилась Розалия Осиповна.
— Это поэта Михаила Лермонтова мысль (7), которую он, в свою очередь, позаимствовал не то у Гете, не то у Гейне. Хайнриха Хайне (8). Русский поэт Лермонтов был по происхождению шотландцем, а немецкий Хайне — евреем. Пушкин — эфиопом, Тургенев — татарином, Лесков — англичанином, Достоевский — поляком, Чехов, естественно, чехом. Пролетарии всех стран соединяйтесь, — объяснил я.
— Ты-то вот кто такой, я до сих пор понять не могу? — присматривалась она ко мне.
— Я? Простой русский парень-интеллектуал, способный на большие дела. В частности, умею возглавить отдел культуры какого-нибудь нового глянцевого журнала. Без политики, с умеренным количеством рекламы и эротики на грани порнографии. С окладом две тысячи пятьсот долларов в месяц.
— А этого ты не видел? — Она сделала неприличный, но красивый и чуть возбуждающий жест. Надо сказать, с годами она мало изменилась. Вот что значит с юности заниматься спортом, а в дальнейшем вести правильный образ жизни, правильно питаться, например. По-прежнему худощавая, стройная, кошачия (9). Одним словом — кошка.
Отец ее, Осип Пинхасович Аромат, родился в Витебске в бедной семье кондитера. Неграмотный, до всего дошел своим умом. Выдавливая из себя по капле раба, вступил в революционеры, знал Марка Шагала, служил в ЧК, где сделал уверенную карьеру и непременно был бы похоронен на Новодевичьем кладбище города Москвы рядом, например, с Хрущевым или Кагановичем, если б его не расстреляли в 1950 году в пылу борьбы с космополитизмом его же коллеги.
Мать ее, Надежда, по фамилии не то Кукушкина, не то Христанюк, тоже была из мещан, тоже была революционеркой. Но ее в революцию привела любовь.
Дело в том, что она служила горничной у одного развратного московского купца-декадента, который дружил с Максимом Горьким, иногда спьяну подбрасывал денег на революцию, был спонсором высокохудожественного Станиславского, но сам жил в своем громадном дворце, расположенном на московской улице Малая Дмитровка, крайне неопрятно — и нравственно и физически. Не пропуская ни одной юбки, он одновременно гордился тем, что именно в этом же доме останавливался Чехов перед своей знаменитой поездкой на Сахалин для воспевания тяжкой доли тогдашнего российского трудового и криминального народа. Он и к горничной лез, подглядывал за нею в ванной, решительно не понимая, отчего это она ему не дает, хотя он предлагает ей за этот простой акт соития неплохие деньги. Буржуй (10), одуревший от денег и водки, так и не понял, что на свете бывает не только похоть, но и настоящая любовь. Он лишь презрительно расхохотался бы, если узнал, что его горничная Надя влюбилась в морильщика тараканов и клопов, которые в изрядных количествах водились в его грязном доме, отчего терминатор (11) вызывался сюда регулярно, отчего и случилась любовь. Шло время, в доме купца вечно играло механическое пианино, было шумно, весело, но настоящего счастья не было, и он повесился в городе Ницце (или его повесили большевики, есть и такая версия). Повесился, оставив напоследок странную записку, цитату из юношеского графоманского стихотворения своего друга Максима — «Прощай, я поднял паруса и встал со вздохом у руля». Но тогда он был еще жив, когда горничная Надя, однажды отдыхая после секса, вдруг прониклась пролетарской нетерпимостью, отчего и предложила маленькому тараканщику Осе:
— А давай-ка мы его, на хрен (12), отравим зоокумарином (13) раз и навсегда, этого жирного борова, ему сегодня будут варить холодец, и я смогу подсыпать туда отравы, сколько требуется.
Подпольщик и будущий чекист Осип Аромат сурово покачал головой:
— Нет, Надюша, революцию нужно делать чистыми руками. Думаю, что этот гад скоро и сам подохнет. А не подохнет сразу, так будет обречен на уничтожение, как и всякий эксплуатирующий класс.
Так оно, собственно, и случилось.
— Смотри-ка, а ты оказалась в полной сохранности среди тревог и забот мира. Коммунизм разрушился, СССР распустили, террористы нас каждый день взрывают при полном сочувствии прибабахнутых (14) левых интеллектуалов. А ты еще краше стала. Раньше-то, признаться, была немножко страшненькая, в очках. У тебя сейчас контактные линзы, что ли? — спросил я.
— Линзы, — кратко ответила она, думая о чем-то своем.
Розалия Осиповна в постперестроечное время (15) успела пожить в Израиле, Италии, Англии, Франции, Америке, но ей нигде не понравилось, и теперь она вернулась на горячо любимую ею родину вдовой знаменитого русско-французского авангардиста, которого она в свое время и вывезла из СССР на Запад, предварительно вернув себе исконную фамилию и доказав туполобым большевикам, что она, бывшая Кукушкина (или Христанюк), а ныне сионистка Аромат имеет право эмиграции на свою историческую родину. Она участвовала в демонстрациях, пикетах, смело пела властям в лицо «Днем и ночью не устану повторять, отпусти народ мой (16)!» В «совке» (17) художника, естественно, не признавали, он дважды лежал в психушке, хотя некоторые злые языки поговаривали, что не без оснований. Был он большой эксцентрик.
