Прощанье с Родиной (сборник) - Евгений Анатольевич Попов
— Нашел чем хвастать, — упрекнул его Хабаров.
— Я не хвастаюсь, но тогда каждый кто как мог, так и отмазывался. Я помню, Павлика, тюзовского актера, хотели было загрести, так он по сценарию упомянутого доктора целый спектакль на сцене сыграл. У него вдруг начался на сцене приступ эпилепсии, и пена от стирального порошка фонтаном пошла, забило его, заколотило по всем правилам этой болезни. Сложная вещь, а я просто… это… повестки, говорю, просто игнорировал, как мог.
— И что же, тебя за все время так ни разу и не попутали?
— Были проблемы, когда я с места на место переезжал и нужно было сниматься с учета и вставать на учет. Мне один раз даже в деле написали: «Не является по повесткам в военкомат». Однако написали карандашом, — Гдов опять употребил неприличное слово, а я опять его употреблять не стану, — написали, а я все резинкой стер, пока листал. Хотя один раз чуть-чуть уже был, на грани, можно сказать, — чуть погрустнел Гдов и поежился от пережитого.
В телевизоре между тем много чего было хорошего. Выступали и говорили о борьбе за мир русский и еврейский священники, мусульманский муфтий, ксендз, лама, пастор и атеист. Известная на всю страну певица спела песню про то, как в землянке топится печка, но этот номер ей даром не прошел, друзья осудили ее наглый вид, дурные манеры, попсовый стиль соответствующими этому моменту словами. Да.
— Один раз только чуть не погорел с концами. — Гдов оторвался от лицезрения толстых ляжек певицы и наполнил пустые рюмки. — Дверь открываю, там офицер стоит с красной повязкой, с ним два решительных солдата с каким-то холодным оружием. Заставили в книге расписаться и вручили пакет с сургучной печатью, хотя я поначалу хотел втюхать им, что я — не я. Не прохляло! Так ты представляешь? В день, когда мне идти на эти самые сборы, у меня температура тридцать девять, простудой губы обметало, в груди — хрип, в организме — грипп. И все, клянусь тебе, натурально! Ну, я участкового врача вызвал, и опять «Прощай, оружие», как у писателя Хемингуэя. Ты мою тетю Иру помнишь, царство ей небесное? Которая до девяноста с лишним дожила, такая старушка сухонькая, помнишь? В городе К., стоящем на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, когда мы в этом городе с тобой вместе подвизались после института?
— Помню, конечно.
— Слава богу. Так вот я ее направил в военный офис через неделю с бюллетенем. Она потом года два кому могла рассказывала, как пришла она туда в военкомат и для начала расплакалась. «Что, матушка, плачешь?» — спрашивает ее «видный военный». «Племянник, племянник мой! Он ведь сирота. Ни отца у него, ни матери нету, мать прошлый год схоронили. А он гриппом заболел». — «Да ты не волнуйся, родная. А пройдем-ка лучше в мой кабинет, постараемся помочь твоему горю».
Ее и провели куда-то как мать героя. Хотя, повторяю, Вторая мировая война к тому времени уж почти тридцать лет как закончилась, а до Афгана еще далеко было, не говоря уже о Чечне, Югославии, Украине. Ну, а я за день до кончины сборов пришел, и они мне там говорят: «Сходи, мужик, хоть на один день позаниматься, из автомата пострелять, а мы тебе все сборы запишем». — «Нет, — говорю, — мне совесть гражданина СССР не велит таким обманом заниматься. В следующий раз — с нашим удовольствием». Тут-то я из города К. и смотался в Дмитров, где отвечал на повестки химическим карандашом. А уж когда обменял с доплатой свою четвертушку барака в Дмитрове на комнату в московской коммуналке, где проживал мой обменщик, кандидат химических наук и поэт Лиоша, которого участковый грозился выслать как тунеядца за 101-й километр, так мне совсем стало легко на сердце. У меня девица в военкомате спросила домашний телефон, а у меня его якобы нету, потому что я только что обменялся. А служебного у меня тоже нет, потому что я писатель. И показал ей членский билет Союза писателей СССР, откуда меня, как ты знаешь, к тому времени уже вышибли за альманах «Метро́поль». Так и перебился кое-как до старости. Смешно! Мне уже сороковник стукнул или больше, когда вдруг нахожу в ящике повестку из военкомата. Настороже, конечно, но там написано «в связи с присвоением очередного воинского звания». Ладно, пришел. Там сидит за барьером хрен очкастый, я к нему подхожу, а он мне: «Куда? Выйдите за дверь и представьтесь». Ладно, думаю, незачем хипиш по мелочам подымать. Вышел, вошел, доложился, что младший инженер-лейтенант пред его ясные очи явился, он поморщился, что я как-то не так это говорю, и вдруг тоже встал, руки сделал по швам и торжественным голосом мне объявляет, что приказом какого-то там неизвестного мне Главнокомандующего мне присвоено очередное звание уже не младшего, а просто лейтенанта. Я не знал, что сказать, и ответил: «От души спасибо», отчего очкастого аж перекосило, и он закричал, что следует отвечать: «Служу Советскому Союзу». Ну, я говорю: «Служу Советскому Союзу, до свидания». И направляюсь к дверям, а он мне опять: «Куда?» Ну, тут уж я хотел было ответить ему про «верблюда» или что иду к коту на… Однако вовремя сдержался, и правильно, потому что он снова встает, руки по швам и снова читает от Главнокомандующего, что я уже «старший лейтенант». Тут я уже, поднаторев, громко кричу, что «служу Советскому», естественно, Союзу, а не американским империалистам или израильской военщине. Ты не поверишь, но эта процедура и еще раз повторилась. После чего я вышел из этого военкомата капитаном.
— То есть как это капитаном? — заговорил наконец Хабаров, полностью завороженный увлекательным рассказом товарища. — А почему же тогда я
