Плюс - Джозеф Макэлрой
Центр раньше планировал иметь полный контроль.
Но он не сказал Центру сейчас ни о том, что положение было под сдвоенным управлением — ни о том, что не было. Он пытался думать, как раньше. Он пытался рассмотреть уравновешенные моменты силы, составляющей внутреннее равновесие — то внутреннее и умноженное деление спиралей, которые также стояли неподвижно в своих, не менее дышащих, косах. Опять же, пытаясь, как прежде, он терял Центр не больше, чем мог высвободить кальций и фосфатные соли из белковых волокон, из которых были сделаны кости, не больше, чем освободить эти две выравнивающиеся кости его самого от разницы между их концами. Он должен был начать по-своему, но знал, что получится, и частично потому, что начало было не сейчас, а намного раньше.
Он отметил время следующей важной передачи:
ИМП ПЛЮС КАП КОМУ. НЕРВНЫЕ ВОЛОКНА СКЛОНЯЮТСЯ ОРИЕНТИРОВАТЬСЯ СХОЖДЕНИЕМ В ЦЕНТРАХ РОСТА КОТОРЫЕ АКТИВНЫ. ЗРЕНИЕ УПЛОТНЯЕТСЯ К МЛЕЧНОСТИ И КОСТИ, КАП КОМ, НО НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ НАЗАД ВЫПУКЛАЯ ЗЕМЛЯ БЫЛА ВИДИМОЙ ИЗ ОКНА ПОСРЕДСТВОМ МЕМБРАНЫ БУРОТВЕСТНЯ. ТАКЖЕ ВИДИМЫ НЕСКОЛЬКО ЭЛЕКТРОДОВ НА ПЛАВУ, КАК И ПЛАВАЮЩИЙ КОЖУХ МОЗГА.
Он отметил время окончания этой передачи, как раз когда один из новых циклов темноты окутал Исследовательскую Межпланетную Платформу. Но дрожания, отвечающие с Земли, обогнули несущиеся волны темноты, и у него бы в конце концов вышло по-своему, и он думал бы, как и прежде, независимо от того, что у него было по-своему.
Он пропустил Солнце. Он видел песок. Он видел, как отражатели окопались, удерживая Солнце среди песков — разделяя и умножая Солнце. Он видел, что Центр разделился.
Таким образом, раз он знал бы сам, то Центр должен знать его.
Он бы на самом деле не видел, как дотягивается до Центра, но мог бы видеть себя, как разделяет Центр. У него была сила, которой не было до этого, и о которой он не знал; но у него не было той прежней податливости.
Он чувствовал это и во время света, и в темноте. Он, как ему виделось, за последнее время прошел сквозь много темнот — более короткие темноты его более низкой орбиты. Но затем через эти более частые темноты он почувствовал, как чужие импульсы входят в плавающие щепки. Щепки висели, как беспламенные свечи, их длина освещалась Имп Плюсом — звездными лучами чешуи полипов, которые по всем его зрительным мембранам, завитками и ниспадающими шипами, желировались в рог.
Он не знал, как долго длились циклы темноты.
Хотя как тогда — если он, кажется, каждый раз не знал, как долго мог Центр продолжать принимать и отвечать ему перед тем, как между ними наступит новая темнота — как он отмечал время окончания передачи в той точке? Он отмечал время больше, чем один раз, как он сейчас видел, или его видели. Его видели.
Его видели малиновые мерцания, которые он описывал Центру; видели — или не видели — глиальные и нейронные клетки, которые уже не регрессировали в глиобласты и нейробласты, чтобы потом размножиться в еще большее и большее количество нейроглии и нейронов; видели по теперь уже гомогенизированным останкам того, что он мог описать Центру, как некогда центральную, некогда пламенную железу; видели — или по крайней мере удерживали — среди других, замедляющихся элементов по янтарному отблеску Солнечных кос, которые двигались, не снижая скорости, среди его субстанции: его субстанции, которая сама уже не смещалась, кроме как для того, чтобы выдыхать спиральные волны вокруг своих кособоких границ. И их казалось столь же просто описать Центру, как сложно их бредущее происхождение — и еще сложнее собирание в их функции вялости ложношири, мысли о прыгающем буротвестне и длительном наклонении толчков морфогена.
Но две кости же! Что они делали в своей свободной, однобокой Х-образной форме, и куда они делись? У них были отличающиеся концы.
Солнце вернулось, совершив оборот.
Каким бы ни было положение ИМП по отношению к Солнцу и Земле, два конца перекрещенных костей Имп Плюса лежали поодаль от единственного окна, и два других лежали в его сторону.
Внутри горячей и все более горячей капсулы он видел, что окно переменилось. Одна ясность вытеснила другую, которая ускользнула подобно дождю.
Он пытался рассказать Центру о ряде (да, о ряде) всего. Что такое да? Он чувствовал впереди себя, не находя слов, то вне всех прочих описаний, о котором он должен сообщить Центру. Но Центр никак не отреагировал на бредение или морфоген, ложноширь или буротвестень, уровень воды или некогда пламенную железу — хотя малиновые вспышки, говорил Центр, могли быть всего лишь воспоминанием или трассирующими частицами из космоса. Центр так часто спрашивал об орбитальной скорости и позывных: пока, сквозь эти слова с нервной Землей, которые были более пустыми, чем тишина, Имп Плюс не увидел — и малиновый вспыхнул как только он увидел — тот чужой или невидящий, как Центр, должно быть, о нем думал. Центр, должно быть, наконец спросил: Какой рост, Имп Плюс, какой рост?
Непрямой вопрос, разделенный вопрос, поскольку Центр полагал, что передача от Имп Плюса принадлежала чужому исследователю. Но свыше роста разделение взгляда было бы еще большим. Хотя если бы Имп Плюс думал так, как раньше, в таком случае он также заставил бы разделенный Центр его увидеть.
И сейчас, исследуя это разрастание того, что центральная нервная система Земли назвала точным движением, малиновый пришел двойным, выровненным вдоль обеих костей, до самой точки их перекрестья. Но из этого креста он так подпрыгнул в одиночку, что рассек оставшееся пространство между длинами морфо-позвоночника, идущими к окну, и завитым ложно-буротвесом. И он знал, что расскажет ему то, что, не знавши, знает — но это он не полностью возвратил. Для чего малиновая линия — бечевка — моток — пылающая — растаявшая во взгляде (или это было существование?), продолжалась, он не мог сказать, как долго; так как, кроме того, что уже подмигнув красным там, где морфоген-наросты присоединили внутренние бредения к внешним, она длилась, в его щипающем прикосновении к ней, независимо от того
