Марианская впадина - Ясмин Шрайбер
– Хорошо, хорошо. Без проблем, – я встала.
Войдя в гостиную, я увидела, что Джуди, несмотря на размеры и массивность шкафа, сумела сдвинуть его в сторону террасы на пару сантиметров.
– Эх ты, монстр! – я потрепала ее за ухом, снимая с привязи.
Мы снова пошли к реке, на то же самое место, где я три дня назад сидела и размышляла. Эти мысли не покидали меня, заставляли вновь и вновь возвращаться к ним, прокручивать в голове снова и снова. Я чувствовала, как что-то изменилось внутри меня. Щупальца, обвивавшие мои ноги, исчезли, и я действительно начала подниматься из Марианской впадины. Я чувствовала, что могу наконец по-настоящему горевать – по тебе, а не от вины, стоящей между нами. Ты давно не был мне так близок, как сейчас. Последние два года я жила как в тумане. Сейчас мой взгляд прояснился, мои чувства прояснились. Я потеряла брата, я потеряла тебя, и мне не хватало тебя каждую секунду. Наконец – я чувствовала. Это было невероятно больно, но я знала, что эта боль преодолима, потому что в моей голове это была хорошая боль, как бы нелепо это ни звучало. Потому что она была такой сильной, потому что во мне жила любовь, без которой эта печаль была бы невозможной. Она по-прежнему жила во мне, как и все воспоминания о тебе. Невыносимо больно оттого, что новых воспоминаний уже не будет, оттого, что я не могу разделить с тобой свои новые переживания. Будут открывать новые виды рыб, а ты никогда не увидишь их. И с этим мне придется смириться.
Обняв колени руками, я сидела и смотрела на Джуди: она опять что-то учуяла и зигзагами носилась туда-сюда, проводя при этом носом какие-то важные аналитические действия.
Что станет с Джуди, когда Гельмут умрет? – подумала я вдруг. Может, дети Хельги заберут ее к себе? Хорошо бы кто-нибудь, кто знает все ее причуды: эту особенность с морковкой и дверью, ее страхи, ее тонкую натуру, скрывающуюся под лохматой шерстью, полными ярости глазами и оскалом зубов. Хорошо бы она оказалась у кого-то, кто сможет оценить ее индивидуальность.
Я спустилась ближе к воде и босиком пошла вдоль илистого, каменистого русла. На этот раз вода не показалась мне такой холодной. Мне вспомнились наши каникулы в Баварии, в Цойбахе – маленьком местечке с населением всего шестьдесят три человека. Улица с домами по обе стороны, большая столярная мастерская, ручей с тем же названием, что и деревенька, и больше ничего. По соседству еще крохотные селения с названиями: Ханнберг, Нойзиг, Лангенло. Даже районный центр Вайшенфельд – не больше участка моих соседей во Франкфурте. Я вспоминала, как мы стояли у запруды на речке Визент и, наклонившись, наблюдали, как маленькие рыбешки снуют у нас между ног. Ты был так возбужден, тебе хотелось кричать от восторга, но ты боялся распугать рыб. Я вспомнила, как мы дергали на поле сахарную свеклу и ели ее прямо на ходу; как фермер угощал нас сырым молоком, а потом у нас целый день был понос, потому что наши желудки к такому не привыкли. Я думала обо всем этом и о том, что нашу любовь как будто руками можно было потрогать.
Я снова присела на берегу, а Джуди легла рядом. Я чесала ее за ухом и рассказывала о тебе. Как ты появился на свет и сначала тебя положили в инкубатор, потому что ты решил покинуть мамин живот на шесть недель раньше. Как мама во время родов чуть кровью не истекла. Я рассказывала Джуди, как каждый день отводила тебя в садик, когда еще жила с родителями, и как ты не хотел играть с другими детьми, а тихо сидел на том месте, куда я тебя посадила. Воспитательница не знала, что с тобой делать. И как все изменилось, когда в садике появился аквариум и ты часами сидел около него. Тебя все больше интересовали рыбы и вода, а твои просьбы о домашних животных становились все изощреннее: морская черепаха или кит-белуха. Я поведала ей, как ты сломал ногу, запнувшись о надувной матрас, и тебе наложили гипс, который мы непременно должны были покрасить голубым, чтобы он напоминал море. А сверху мы белым цветом еще рыб нарисовали – выглядело жутко, но тебе этот гипс нравился. Я рассказала Джуди, что я в тебе любила больше всего: твои похожие на цыплячий пушок волосы и как ты умел сосредоточенно затихнуть, чтобы в следующий момент вскочить и прыгать с веселым криком. Как ты становился все рассудительнее, как ты мог задать наивный детский вопрос и тут же делал логически продуманное, умное заключение, что приводило взрослых в растерянность. Я нашептывала Джуди в ее собачье ухо названия твоих любимых рыб. Я рассказала ей о твоей лучшей подруге Мине, которая однажды призналась, что от рыб ей делается противно – твои первые влюбленные переживания, так сказать. Такая жестокая утрата доверия (так тебе, по меньшей мере, казалось) никогда больше не вернет дружбы. Я назвала твоих лучших друзей – Макс, Анна, Эмра и Дэбора. Они тоже любили рыб, но не так сильно, как ты, конечно. Джуди узнала, как я тебя однажды поймала, когда ты пытался украсть в зоомагазине рыбку, вооружившись сачком и бутылочкой с водой – твое первое серьезное непослушание (это еще до случая с зоопарком). Я объясняла собаке, каким замечательным исследователем ты был, что ты смог бы открыть массу рыботимов и что теперь я должна сделать это за тебя. Мне обязательно надо закончить диссертацию, чтобы наконец отправиться в экспедицию и искать рыботимов и тимокрабов.
Джуди была внимательной слушательницей. Она все время смотрела на меня своими умными собачьими глазами, как будто понимая каждое мое слово. Удивительно, почему я поначалу так боялась ее, какой злой и недружелюбной она мне показалась, при этом я просто не понимала ее. Она была как ты – сначала не подступиться, но зато потом, если быть терпеливым и мягким, тебя ожидали любовь и преданность.
– Нам пора возвращаться потихоньку, – шепнула я ей в мягкое пушистое ухо.
Она потрясла головой. В списке вещей, которых надо опасаться, среди прочего
