Михаил Белиловский - Поведай сыну своему
Анна Ефимовна говорила и прикрывала дрожащими руками рот, на глазах висели слезы.
- Мендл, этого делать нельзя. Ты погибнешь и никого не спасешь! Пойми, это глупо! И мне никак нельзя. Сиди пока здесь. Поспи, поешь.
- Тетя Аня, я побегу.
- Это безумие! Не делай этого! - услышал он вдогонку. Но Мендл уже выскочил за порог.
- Мендл, дорогой, вернись! - еще раз донесся до него дрожащий голос тети Ани.
Он помчался по лесной тропе вдоль Раставицы в сторону Пустохи. Там, в этой стороне, есть мост. На одном дыхании он пробежал километра четыре. У моста, в прибрежных кустах, пришлось задержаться и некоторое время понаблюдать за дорогой. Потом он рывком перебежал через мост. На другой стороне реки он огородами помчался в обратном направлении, стараясь прикрываться от домов и дороги.
Наконец, он добрался до окраины местечка и скрылся за развалинами дома. Осторожно выглянув, Мендл понял, что Анна Ефимовна была права. На улицах патрули. Пройти вдоль берега тоже невозможно - и там полицейские. А где-то в центре раздавались пьяные голоса и одиночные выстрелы. Горели дома. Черный густой дым покрывал большую часть местечка.
Мгновенным броском он пробежал открытое место и оказался в глубоком заросшем рву, который окаймлял когда-то самую большую, взорванную несколько лет тому назад, церковь. Там он лежал с полчаса, не имея возможности выбраться.
- Мендл, вставай быстрее, пошли ко мне, в местечко нельзя. Пробирайся по рву, я тебе дома все расскажу.
Он услышал совсем близко приглушенный женский голос. Мендл вздрогнул. К нему спиной стояла тетя Настя, которая когда-то работала уборщицей в магазине у отца. Она стояла наверху около столба и смотрела в другую от Менделя сторону, чтобы не вызвать подозрения. Тетя Настя ушла в направлении своего дома, который стоял недалеко за местечком.
Мендл подождал немного, пока она скрылась из виду.
Через некоторое время они сидели в темном сарае, набитом сеном, и тетя Настя тихо говорила.
- Я увидела тебя и все поняла. Не ищи их. Хаву вашу эти ироды схватили у вашего дома и увели. Она ушла одна, молча, видимо, чтобы не выдать, что Леночка там в доме. - Настя замолчала, глотая слезы. - А через некоторое время я услышала плачущий голос со стороны реки: "Мама, мамочка, где ты? Мне страшно, забери меня отсюда!" - кричала Леночка. - Я думала, сердце мое не выдержит.
Тетя Настя опять замолчала. Мендл почувствовал, как подступивший к горлу ком перекрывает дыхание. Дальше все, что говорила тетя Настя, он слышал в полуобморочном состоянии.
- Я побежала к реке, к ней. Издалека увидела Леночку на берегу, у самой воды. Ручонками она растирала слезы на глазах. Она боялась идти к домам, где стреляли. Я не успела, Мендл, не успела... Из-за дома вышли Чумак и Осадчий, и я услышала: "Дивись, жидиня плаче! Ну-ка, прiстрели ii, Павло." Я стала, как вкопанная. Неужели они способны на это? И грянул выстрел... Замолкла девочка...
Плач прерывал рассказ.
- Кто этих иродов рожал? Какая мать? Пристрелили девочку и ушли не глядя. Я подошла, Мендл, подошла... Леночка лежала у самой воды, раскинув ручонки. Беленькие ее волосики развивались в окровавленной воде... Волны ее ласкали... Последний раз... ее ласкали. Не дали мне эти скоты ее похоронить...
Мендл шел по холмистому Волынскому полю, изрезанному глубокими оврагами. Стояла ненастная погода с дождями и сильными ветрами. Ноги разъезжались в мокром, липком украинском черноземе. Вокруг - унылое, безлюдное поле с серым облачным небом над ним. Все это казалось ему чужим, враждебным.
Как он любил эту землю раньше! Раздольные, широкие, залитые яркими солнечными лучами холмы, разукрашенные полосами самых различных цветов и оттенков: яркой зеленью многолетних трав, пылающей желтизной медоносной гречихи, золотом колосовых. Упругий степной воздух звенел разноголосым пением птиц, ласкал теплым, нежным ветерком.
Загадочными были глубокие овраги. Они зарастали летом густым кустарником. И однажды, в тридцатиградусную июньскую жару, играя со своими товарищами в войну, Мендл обнаружил на дне оврага, в почти непроходимых зарослях, большую глыбу кристально чистого, ослепляюще белого снега. Какое сильное впечатление это на него произвело!
А сейчас он устало плелся по грязной немощеной дороге, с трудом вытаскивая дырявые сапоги из глубокой, липкой грязи. Вокруг тоскливое пространство, затянутое густыми испарениями.
Временами на него надвигался приступ горя, и он обхватывал обеими руками живот, будто его только что полоснули ножом, и так, согнувшись вдвое, долго стоял, словно подпиленное дерево, на пустынной дороге посреди степи.
Мендл обошел несколько деревень, заходил к знакомым людям. Уже сутки, как он ищет, кто бы ему рассказал о судьбе матери и сестер. Говорили, будто бы кто-то из них спасся и прячется в Ружине или соседней деревне.
Фаня, Соня, дяди Меер, тетя Лея погибли... В числе других они остались стоять на площади. Их окружили, потом увезли в лес и там расстреляли.
Наступили сумерки, когда он, наконец, добрался до окраины Ружина.
- Здравствуй, Мендл! - услышал он знакомый голос и то, что он увидел, привело его в замешательство.
У обочины дороги стояли Леня Гусько и Борис Грыбинский. Зримое напоминание о лучших школьных годах! Мендл почувствовал, что у него прямо на глазах, только что, отобрали счастливую судьбу и тут же наделили другой, невольничьей судьбой смертника. Но не только это его взволновало.
Он смотрел на своих бывших друзей и думал. Есть ли на свете незыблемые ценности, в которых можно твердо верить? Если нет, то как жить? Можно разувериться в идее, философии, учении. Это тяжело и трагично. Но когда вчерашний товарищ совершенно неожиданно переходит на сторону смертельного врага?! Кому тогда верить? С кем вместе идти дальше по земле? Что вообще ожидает людей в будущем?
Стоит, сгорбившись Мендл под тяжестью своего несчастья в рваной нараспашку телогрейке, в грязных сапогах, и смотрит из-под бровей на двух бывших своих школьных друзей. Они сами остановили его и поздоровались с ним. Это его удивило. Борис Грыбинский и Леня Гусько... Вот так встреча! Как же они одеты, словно не огонь войны полыхает кругом, а наступила, наконец, эра мира и процветания.
Мендл интуитивно выпрямился. Выглядеть несчастным перед ними? Такого он подарить им не может.
Молча измерили глазами друг друга. Потом Борис сказал:
- Если ты ищешь своих, то Голда жива. Была у Гали Кажукало. Теперь не знаем - отправилась искать тебя. И еще. Лучше тебе на глаза Рудько не показываться. Обещал повесить тебя на первом же суку. Будь здоров, Мендл.
Борис подал знак Лене, и они двинулись вдоль улицы.
Некоторое время Мендл оставался стоять на месте. Он смотрел им вслед, ошеломленный полученным от них неожиданным известием.
В окнах света не было. Мендл подошел близко к двери. Он услышал еле различимые тихие голоса, плач. Знакомый голос перевернул ему душу. Он пошатнулся и ухватился за косяк двери. Не мог сдвинуться с места. Закричал:
- Голда, Голдочка, это ты?! Дорогая, ты жива!
Мендл ринулся к сестре. Обнявшись, они стояли долго и молчали.
От Голды Мендл узнал, что мама и Люся погибли на мосту.
Всю неделю Мендл с Голдой скрывались у Анны Ефимовны.
Мендл твердо решил уйти с Голдой к линии фронта и по возможности пересечь ее. Они тщательно готовились к этому. За это время Анна Ефимовна достала для них соли, спичек, сала, одежду, подробную карту Украины, по которой был определен маршрут. Предстояло пройти более восьмисот километров пешком.
В один из последних дней Анна Ефимовна вернулась из местечка сильно взволнованная.
- Что с вами, Анна Ефимовна? - забеспокоилась Голда. - Что-нибудь случилось?
Ответ последовал не сразу.
- Сегодня утром были развешаны обращения к жителям Ружина о том, что переводчик гебит-комиссариата Беридзе - по фамилии он, оказывается, грузин предал интересы великой Германии, стал на сторону бандитов-партизан, действующих в районе, и что за содеянное преступление он будет повешен завтра на базарной площади. Далее предлагается всем жителям прибыть на место казни в назначенное время. Вот так-то вот.
- А мы-то боялись говорить с ним, - сокрушалась Голда. - Он ведь нам раньше других рассказал о наступлении наших войск под Москвой, а мы не поверили ему.
- Говорят, - продолжала Анна Ефимовна, - Беридзе из военнопленных. Попал в лагерь. Эсесовцы приняли его за еврея и стали избивать. Чуть не убили. А он им на чистейшем немецком: снимите штаны и убедитесь, что не обманываю. Они его и взяли в переводчики.
- Анна Ефимовна, нам нужно как можно быстрее уйти из Ружина, а то еще накличем беду на вас, - забеспокоился Мендл.
- Слушай, Мендл. Завтра, надо ожидать, будет усиленное патрулирование, и вам нужно быть особенно осторожными. Если кто появится на дороге, уходите на чердак. Там угол завален барахлом. Спрячьтесь там. А я пойду на площадь.
