Рагим Гусейнов - Ключ дома твоего
Отдельная группа подняла все дела, какие он вел за последние несколько лет, надеясь хотя бы там отыскать какой-то след, который помог бы приоткрыть завесу этого убийства.
- О чем так задумались, товарищ майор? - спросил Гейдаров Щахсуварова, когда они вышли у здания управления.
- Да так, о своем. А что, так заметно?
- Очень, товарищ майор.
- О жизни думаю, Али, о жизни.
- А что о ней думать. Пока она есть, надо жить, а когда ее нет, то ничего нет, и не может быть. И не надо об этом думать.
- Может, ты и прав. Не дано человеку судить о жизни. Она сама решает, кому куда идти.
- Значит, нам не дано право выбора?
- Нет, выбор всегда за нами.
- Как это?
- Жить по совести, - вот наш выбор.
И Шахсуваров оставив лейтенанта в дежурной части, повернул налево в коридор, что упирался в лестницу по которой попасть в его кабинет на втором этаже было намного ближе.
...
Через два часа полковник Багдасарян, на несколько минут заскочивший к себе домой, переодевшись в свежую рубашку, тоже прибыл в управлении. Ему уже доложили, что вчера капитан Саркисян, неожиданно прервав свой отпуск, вдруг появился в управлении, ходил по этажам и был в весьма хорошем настроении.
- Кто был вчера дежурным в приемной? - хмуро спросил он. Смерть Гургена выбила его из колеи, значительно ослабив его позиции. Он был фактически его глазами и ушами в этом здании, еженедельно докладывая все обо всех.
- Сейчас выясню.
Через несколько минут дежурный доложил:
- Лейтенант Гейдаров, стажер.
- Вызовите.
Вошедший молодой человек, был ростом высок и, хотя Багдасарян всегда своим ростом гордился, был с ним вровень. И от этого настроение у него еще больше испортилось, с завистью глядя на статную фигуру вошедшего, он сравнил ее со своей, с выступающим брюшком, и сравнение это было не в его пользу.
- Вы вчера были в приемной?
- Так точно.
- Капитан Саркисян не заходил?
- Заходил, товарищ полковник. Вас спрашивал.
- И что?
- Обещал снова зайти в понедельник.
При этих словах полковник вздрогнул и зло посмотрел на Гейдарова, который стоял прямо, не шелохнувшись. "Издевается, что ли ?", подумал Багдасарян и хотел его отдернуть, но потом, немного подумав, передумал и спросил:
- Мне ничего он не передавал? - черные зрачки из под густых бровей прямо впились в глаза Гейдарова.
- Никак нет, - четко отрапортовал лейтенант, не отводя взгляда.
И тогда Багдасарян опустив голову, отвернулся.
Не мог он знать, что два часа назад, расставшись с Шахсуваровым, лейтенант Гейдаров быстро поднялся в комнату для стажеров и, вытащил из кипы бумаг, что лежали в папке у него на столике, запечатанный конверт, который ему вчера передал капитан Саркисян. По дороге, он несколько раз хотел сказать майору Шахсуварову о нем, но что-то останавливало его. Он чувствовал, что разгадка смерти капитана может быть в этом письме и по молодости, чувство азарта взяло вверх. Самому захотелось распутать загадочное убийство. Сегодня, в воскресенье, в помещение стажеров, кроме него никого не было. Тщательно закрыв изнутри дверь на ключ, он надорвал конверт и начал читать.
Столько злобы, ненависти, подозрения ему еще видеть не приходилось. Письмо, казалось, было пропитано ядом, каждое слово, каждая буква его буквально изливала поток грязи, всячески порочила Шахсуварова, его семью. " А может это он и убил Гургена?" - промелькнула у него в голове. Али встал и зашагал из угла в угол, анализируя факты. Да, Шахсуваров сегодня был сам не свой, смотрел, слушал, но вопросов не задавал, и вообще, в поведении его многое было странным. Но тут же Али отогнал эту мысль, не вязался образ Шямсяддина с обликом убийцы из-за угла, " Шахсуваров застрелил бы его открыто", сказал себе Гейдаров. "А насколько факты, изложенные в письме, правдивы?", и сам же себе ответил, " может, на все сто". В порыве, он вышел в коридор, спустился по лестнице на второй этаж и тут, словно нарочно, столкнулся лицом к лицу с Шамсяддином, который закрывал дверь своего кабинета на ключ.
- Вы ко мне? Что это у вас? - кивнул он на письмо, что держал Али в руке.
- Нет, - замешкался Али, быстро пряча письмо в карман. - Это не вам.
Он сам не знал, почему спустился сюда, что хотел спросить, просто ему надо было видеть Шямсяддина. Мысли путались, ему хотелось письмо не прятать, а наоборот, показать его и посмотреть на реакцию майора. Тогда Али все было бы ясно, но, увидев ясные глаза Шамсяддина, он отказался от своего намерения.
...
"Если Шахсуваров не убивал, хотя мотивы для этого у него имеются, тогда кто? Другой, у которого не менее веские причины? А верю ли я в то, что Шахсуваров не виновен, или все таки это он?" в сотый раз задавал себе вопрос Гейдаров. "Тогда что, случайное совпадение? То, что случается один раз в жизни?" Много раз слышал Гейдаров в прошлом от разных людей рассказы и воспоминания о случаях, когда не силы людские, добрые ли или наоборот, а сама судьба выносит свое заключение и реальным становится то, о чем и не мог помыслить человек мгновение назад. В эти мгновения многие поворачиваются к Богу, ибо ничем иным не могут объяснить происходящее. Все это промелькнуло у него в голове, и вместе с этим прозвучал вопрос и о его роли в этой истории. Ведь не случайно он, молодой стажер, оказался в эпицентре этих событий, и хотя суть их ему известна не была, он явственно понял: от его решения зависит многое, если не все. Казалось, сама судьба поставила его перед выбором, и от этого выбора будет зависеть вся его дальнейшая жизнь. И вспомнилось ему тогда последние слова майора Шахсуварова сказанные им час назад : "Жить по совести, - вот наш выбор".
...Мелко разорванные листки сгорали быстро, обугливаясь и сгибаясь. И вскоре в пепельнице остался небольшой бугорок бурого пепла. Вымыв пепельницу, он насухо вытер и положил ее обратно на место. Только после этого Гейдаров долго и тщательно вымыл руки, дважды намылив их, словно коснулся ими чего-то грязного.
Глава четырнадцатая
Мы не вправе оценивать прошлое, если сами были его участниками, потому что не гарантированы от проявления субъективизма. Все наши действия оцениваются через призму личных воспоминаний, чувств, слов и действий. Мы видим события с той точки, где находились в тот момент, и как бы трагично или героически все не сложилось, это будет страх, поражение или победа одного и никогда оно не станет историей. Редко кому удается приподняться над всей исторической панорамой, и тогда он, забывая о себе, видит, как творится История, и действия, муки, радости и даже сама смерть каждого из его участников складываются в его разноцветную мозаику. И восторгаются все, глядя на них, но только не сами участники, ибо для них каждое сражение остается в памяти лишь тяжелой работой, ранениями и смертью товарищей, криками ужаса перед занесенным над ними штыком, который каким-то чудесным образом проскальзывает мимо, а ты, к счастью, не промахиваешься и бежишь дальше, еще не понимая, что остался жив, и на этот раз он, а не ты остается лежать там, в овраге. Но если вначале ты радуешься лишь тому, что остался жив, постепенно, осознавая, что тебе пришлось заплатить за эту победу, ты замыкаешься и уже подругому светит для тебя солнце и другими красками окрашиваются дни.
...
Когда до Фархада Велиева дошло, что руки у него больше нет, он вначале не поверил. Как то нереально это казалось. Как это нет, ведь он ее чувствует. И правда, первое время, ощущения наличия руки были столь живыми, что несколько раз, особенно спросонья, хотел он протянув руку, взять со стула часы, и потянувшись, вдруг словно проваливался в пустоту. Он просыпался, и охватывало его в этот миг отчаяние от того, что это был лишь только сон, в котором он, высоко подняв на руках Иду, кружил с ней по комнате. А она, испуганно крича и смеясь одновременно, крепко прижималась в нему, обхватив обеими руками за шею. В эти мгновения отчаяние охватывало его, и только отсутствие под рукой оружия, которое Габриэлла заблаговременно надежно спрятала, не давали ему возможности осуществить задуманное. Лечение его шло успешно, видимо молодой организм, победив смерть, теперь добивал остатки. Линия среза на руке затянулась мягкой розовой тканью, и уже не кровило. Деревня, в которую привез их старик, была столь маленькой и так высоко в горах, что несмотря на близость города, власти здесь никакой не было. Всем, как всегда, управлял Дон Села, местный помещик, чьи родственники правили этим селом уже триста лет и никто, не знакомый с местными порядками, не смог бы упрекнуть его в чем то неблагородном. И одевался он как все, ничем не выделяясь. В первый же день, как только старый Хосе вернулся, Дон Села пришел в его дом. За ним пришли еще несколько мужчин. Сели они во дворе, под маслиной. Хосе рассказал им все, и как нашел могилу сына, как встретил Габриэллу и что на самом деле происходит вокруг. Рассказал так, как все сам понимал и поняли все, что война это зло. А потом женщины, подавив в себе горе, что вошло в их дом, принесли и положили на стол кувшин вина, свежеиспеченный хлеб, большую головку овечьего сыра и зелень. Молча пили мужчины, все больше и больше замыкаясь в себе, ибо у каждого был кто-то, о котором не было вестей.
