Надежда Тэффи - Том 4. Книга Июнь. О нежности
– Давайте четыре су.
– Да ты с ума сошел! – ахнула мать.
– Чего там! – заворчал толстый. – Теперь все так вздорожало. Я за два су не согласен. Ищите себе другого.
Так и прославился толстый на весь квартал.
* * *Под вечер – не знаю, что изобразили бы в это время часы средневековой башни – узкоплечий человек с клюквенно-красными щеками, в кепке и с грязным шарфом появляется снова у двери бистро. В черных выпученных глазах с красными жилками отчаяние, покорность и злоба. Он уже не смотрит на проклятую им вселенную. Из всей вселенной видит он только эту стеклянную дверь, через которую просвечивает горка папиросных коробок и сифон. Остального не видно, но с тоскою и болью чувствуется.
И снова стоят у мелочной лавки три ведьмы с кошелками, и шепчутся, и утвердительно качают головами, глядя пьянице вслед. Они в чем-то сговорились и согласились.
Это значит, что пьянице скоро конец.
Но механизм нашей уличной жизни от этого не остановится.
Под вечер у станции автобуса всегда прощаются двое.
Она – маленькая, с масляными кудерьками, с горьким ротиком, с насморканным носиком, одетая заботливо – шарфик, перчаточка – все дешевенькое, старательное.
Он – гордец, на кривых ногах, в ярко-рыжем кашне, в желтых свиных перчатках.
Это она провожает его. И все что-то шепчет, и о чем-то просит.
Гордец вспрыгивает в автобус и роскошно машет рукой.
Она смотрит вслед с такой тоской и таким восторгом, точно громокопытная квадрига умчала его на Олимп, на файф-о-клок, коктейль небожителей.
Проходящий мимо нищий толкает ее плечом и ругается.
Солнечный зайчик реже прыгает по улице. Он начал учиться.
Каждое утро входит он в подъезд высокого дома и подымается в шестой этаж. Говорят, что там живет учительница, которая учит его, как выводить в тетрадках премудрые палочки и кружочки, без которых ученому человеку совершенно невозможно обойтись.
По улице солнечный зайчик бежит, как ему и полагается, зигзагами. Возвращается верхом – он же и лошадь. Очевидно, считается, что зигзагами скорее, а на ученье опаздывать нельзя.
Если входная дверь открыта, то видно, как удивительно поднимается зайчик по лестнице. Прямо шагать по ступенькам было бы слишком просто. Душа рвется, просит большего. Зайчик поворачивается к лестнице спиной и пятится наверх со ступеньки на ступеньку, и так вплоть до шестого этажа. Спускается также, пятясь, причем еще подпрыгивает. А внизу сразу вспрыгивает на лошадь, которая долго, упрямо брыкается, зато потом мчится так, что прохожие только шарахаются. Но иногда и этого мало. Иногда приходится от полноты бытия, от восторга, плещущего через край, скакать по улице винтом, штопором и при этом визжать тоненьким высоким визгом.
Ему всего мало, солнечному зайчику. В нем такая сила жизни, что, если бы сумел он ее приложить, он бы допрыгнул до солнца.
* * *Вот уже несколько дней, как его не видно. Конечно, не сразу это заметили.
Кто-то спросил у бледной женщины в синем рабочем переднике, которая из окна первого этажа смотрела на толстого мальчика, вколачивавшего кусок жестянки в щель тротуара.
– А где же рыжий?
– Умер. Менингит, – отрывисто ответила она и, словно меняя разговор, позвала толстого:
– Робер! Иди домой.
* * *На часах средневековой башни скелет взмахнул и опустил косу. И дверца закрылась.
Конец предприятия
День был свежий, солнечный, не по сезону весенний.
Это первое яркое солнце одновременно и веселит физически, и тихо печалит душу. Как хорошее, но грустное стихотворение. Скажут: «ах, как чудесно!» – и вздохнут.
Но не все читают стихи и не все понимают весеннюю печаль.
Вот эта хорошенькая барышня, так заботливо причесанная и принаряженная, которая только что встретилась в автобусе с подругой, она, кажется, что-то ловила в этой весне беспокойное, когда сидела одна и рассеянно смотрела в окно. Но окликнувшая ее подруга разбила настроение, заговорила о пустом и веселом, и хорошенькая барышня почувствовала себя, глядя на некрасивую и плохо одетую приятельницу, счастливой, улыбнулась милыми ямочками на розовых щеках, поправила тугие завитушки черных глянцевитых волос и отвернулась от того, что могло помешать веселому дню.
– Ты, верно, опять на свидание едешь? – спрашивала подруга, и по голосу ее, по интонации слышно было, что ей и занятно, и чуть-чуть завидно. – Скажи правду, Аня, он тебе нравится?
Аня засмеялась и сделала откровенное лицо. Откровенное лицо – это значит глядеть собеседнику прямо в глаза. Трюк, известный всем вралям. Они в опасные моменты выкатывают глаза и раздувают ноздри.
Аня засмеялась и сказала:
– Ну, конечно. Во-первых, у него есть занятие, так что работать на него не придется, и он не будет все время торчать на глазах. Во-вторых, это вполне приличный человек, чистенький, образованный.
– Странно, – перебила подруга. – Женщина выходит замуж, так сказать соединяет свою жизнь с любимым человеком, и при этом заранее радуется, что не будет его часто видеть. Воля твоя – странно. И ты думаешь, что ты его любишь?
Аня пожала плечами:
– Какая ты чудачка! Он мне нравится, мне с ним, наверное, будет хорошо. Все-таки защитник. Женщине трудно быть одинокой. Вот, например, эта история с Лизой Дукиной. Ведь если бы ее муж не треснул по уху этого нахала…
– Так, значит, ты его любишь? – настаивала подруга.
– Ну, конечно, – нетерпеливо ответила Аня. – Хотя мама говорит, что в наше время брак по любви – слишком большая и совершенно лишняя роскошь. Если подвернулся приличный человек, так и слава Богу. Мне ведь двадцать пять лет. Одиночество очень страшно, дорогая моя.
Подруга иронически опустила углы рта.
– И скоро свадьба? – спросила она.
Аня немножко смутилась и засмеялась.
– Это пока еще неизвестно. Дело в том, что он женат, ну да ведь теперь женятся исключительно женатые.
– Что ты за ерунду плетешь!
– Ну, конечно. Холостые жениться боятся, а у женатого есть навык. Ты заметь, у нас, в эмиграции, женятся либо в девятнадцать лет, либо в шестьдесят.
– А твоему сколько?
– Ему лет сорок. Но ведь это другое дело – он женат.
– Значит, разводится?
– Да, он уже начал дело. Он энергичный. Конечно, развод стоит дорого, но он много работает и все, что зарабатывает, тащит адвокату. Он даже говорил, что его жена открыла шляпную мастерскую, так что денег с него, слава Богу, не тянет. Нет, он молодчина.
– А ты его жену не видела? – с любопытством спросила подруга.
Аня засмеялась.
– Нет, не видала. Говорят, какая-то коротконогая.
– А детей у них не было?
– Н-не знаю. Об этом он ничего не говорил. Кажется, что нет. Я, знаешь ли, не люблю вести разговоры на неприятную тему. Это уже его дело, все эти дрязги. Я хочу быть светлым лучом, хочу, чтобы наши встречи были солнечными, радостными, всегда красивыми. Поверь, что только таким способом можно чего-нибудь добиться.
Подруга молчала.
– А потом, – продолжала Аня, – к чему эта глупая манера «ам слав»[48], непременно растравлять человеку душу? Что он меня любит – это ясно, иначе не бросил бы свою коротконогую дуру и не бухнул бы все, что было денег, на развод. Наверное, ему и так все это трудно дается, а тут еще я, как полагается русской женщине с глубокой душой, начну его пиявить: «страдает ли твоя жена? Может быть, ты из-за меня обидел деток?» Вздор ведь все это. Если бросил, значит, разлюбил, и не я, так другая подцепила бы его.
– Ну, что ж. Тогда и было бы не у тебя, а у другой неладно на душе.
– Ах, как глупо!
Аня сердито отвернулась.
– А скажи, – спросила подруга, – разве тебе не интересно было бы посмотреть на его жену? Я бы не утерпела. Тем более, что это так просто, раз у нее шляпная мастерская. Ты всегда можешь пойти заказать шляпку. Я бы на твоем месте пошла посмотреть, какая она.
– Разве это так важно? Ну, я вылезаю. Мне в кафе Дюпон. Прощай.
На террасе кафе народу было много. Аня вынула зеркальце, попудрилась и обвела глазами столики.
– Где же он?
Он сидел в углу перед стаканом пива и, низко нагнувшись, что-то чиркал в записной книжечке, должно быть, подсчитывал. На минуту поднял голову и, не видя Ани, опустил снова.
Аня заметила, что лицо у него озабоченное и желтое. Некрасивое лицо. Ну, да все равно.
Подошла, сделала задорную улыбку и тут же подумала: «И к чему я так стараюсь? Инстинкт. Откупаюсь от одиночества?»
Он спрятал свою книжку.
– Хотите кофе?
– Скажите, друг мой, ваша жена осталась на вашей прежней квартире?
– Да. То есть, кажется. Наверное не знаю. Откровенно говоря, не интересуюсь. Может быть, чашку шоколада?
– А дети у вас есть? У вас есть дети?
