Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 4)
- Что же? Очень хорошо. Я - рад помочь коллеге. Иван Матвеич подробно рассказал мне... Я отберу дела, которые требуют... То есть несколько залежались... Пожалуйста.
Он смотрел на Самгина растерянно, даже как будто испуганно, выдувал воздух носом, вздыхал, вытирал глаза платком.
- Познакомил бы вас с женой, но она поехала в Новгород, там - какая-то церковь замечательная. Она у меня искусством увлекается, теперь искусство в моде... молодежь развлекаться хочет, устала от демонстраций, конституции, революции.
Он пугливо зашевелился в кресле, наморщил нос, сбросив с него пенснэ, и поспешно добавил:
- Я, конечно не отрицаю... Но "делу время, а потехе - час". Вот наступил час потехи. Это - нормально.
Было в нем, в костюме и в словах, что-то неряшливое, неуверенное, а вокруг его, в кабинете, неуютно, тесно, стоял запах бумажной пыли.
- Письмоводитель у меня - Миронов, юноша неглупый, милейший, хотя бездельник. Вот-с.
Он устало вздохнул и посмотрел на Самгина так, что тот понял:
"Уйди. Надоел ты мне".
Когда Самгин пришел знакомиться с делами, его встретил франтовато одетый молодой человек, с длинными волосами и любезной улыбочкой на смуглом лице. Прищурив черные глаза, он сообщил, что патрон нездоров, не выйдет, затем, указав на две стопы бумаг в синих обложках с надписью "Дело", сказал:
- Это он предлагает вашему вниманию. Я вам не нужен?
- Нет.
Юноша шаркнул ногой по полу, исчез, а Самгин, развернув "Дело о взыскании крестьянами Уховыми Иваном и Пелагеей с пот. почет, гражданина Левашова убытков за увечье", углубился в изучение дела. Оказалось, что гражданин, проезжая на паре собственных лошадей, переломил крестьянину ногу, помял ребра и причинил сотрясение мозга, вследствие чего крестьянин Алексей Ухов, ломовой извозчик, - помер. Отец и жена умершего желают получить с гражданина 5000 рублей. Дело рассматривалось в окружном суде, в иске отказано, подана апелляция. Из полицейского протокола Самгин увидал, что иск - безнадежен. На обороте дела он прочитал подсчет гонорара, полученного Прозоровым: 140 р.
"Дело о нарушении контракта фабрикантом Келлер..."
За спиною Самгина открылась дверь и повеяло крепкими духами. Затем около него явилась женщина среднего роста, в пестром облаке шелка, кружев, в меховой накидке на плечах, в тяжелой чалме волос, окрашенных в рыжий цвет, румяная, с задорно вздернутым носом, синеватыми глазами, с веселой искрой в них. Ее накрашенный рот улыбался, обнажая мелкие мышиные зубы, вообще она была ослепительно ярка.
- Елена Викентьевна, - сказала она, протянув коротенькую пухлую ручку, и пригласила Самгина завтракать.
Завтракали очень разнообразно и вкусно. Пили водку пополам с "пикон", пили вино, и Клим Иванович Самгин с удовольствием узнал немало интереснейших новостей из жизни высших сфер.
Первая из них: посланник Соединенных Штатов Америки в Париже заявил русскому послу Нелидову, что, так как жена графа Ностиц до замужества показывалась в Лондоне, в аквариуме какого-то мюзик-холла, голая, с рыбьим хвостом, - дипломатический корпус Парижа не может признать эту даму достойной быть принятой в его круге.
- Вы понимаете, какой скандал? Ностиц. Он, кажется, помощник посла. Вообще - персона важная. Нет - вы подумайте [о] нашем престиже за границей. Послы - женятся на дамах с рыбьими хвостами...
Она засмеялась звонко, "рассыпчатым" смехом, очень приятным, а затем сообщила, что у молодой царицы развивается истерия и - нарывы на ногах.
- Все это - последствия ее ненормальных отношений с Вырубовой. Не понимаю лесбианок, - сказала она, передернув плечами. - И там еще - этот беглый монах, Распутин. Хотя он, кажется, даже не монах, а простой деревенский мельник.
Она со вкусом, но и с оттенком пренебрежения произносила слова "придворные сферы", "наша аристократия", и можно было подумать, что она "вращалась" в этих сферах и среди аристократии. Подчеркнуто презрительно она говорила о министрах:
- Все какие-то выскочки с мещанскими фамилиями - Щегловитов, Кассо... Вы не видали этого Кассо? У него изумительно безобразные уши, огромные, точно галоши. А Хвостов, нижегородский губернатор, которого тоже хотят сделать министром, так толст, что у него автомобиль на особенных рессорах.
Сидели в большой полутемной комнате, против ее трех окон возвышалась серая стена, тоже изрезанная окнами. По грязным стеклам, по балконам и железной лестнице, которая изломанной линией поднималась на крышу, ясно было, что это окна кухонь. В одном углу комнаты рояль, над ним черная картина с двумя желтыми пятнами, одно изображало щеку и солидный, толстый нос, другое - открытую ладонь. Другой угол занят был тяжелым, черным буфетом с инкрустацией перламутром, буфет похож на соединение пяти гробов.
В комнате было душновато, крепкие духи женщины не могли одолеть запаха пыли, нагретой центральным отоплением.
Завтрак продолжался часа два. Клим Иванович Самгин вкусно покушал, немножко выпил, настроился благодушно и, слушая звонкий голосок, частый смех женщины, любезно улыбался, думал:
"Глупа, но - забавная".
А она с восторгом говорила ему о могучей красоте фресок церкви Спаса Нередицы в Новгороде.
Отпуская его, она сказала:
- По субботам у меня бывают артисты, литераторы, музицируем, спорим, заходите!
"Да, у нее нужно бывать", - решил Самгин, но второй раз увидеть ее ему не скоро удалось, обильные, но запутанные дела Прозорова требовали много времени, франтоватый письмоводитель был очень плохо осведомлен, бездельничал, мечтал о репортаже в "Петербургской газете". Да и сам Прозоров, все более раскисая, потирал лоб, дергал себя за бороду и явно терял память. Письмоводителя рассчитали. Дронов поставил на его место угрюмого паренька, в черной суконной косоворотке, скуластого, с оскаленными зубами, и уже внешний вид его действовал Самгину на нервы.
Умер Лев Толстой. Агафья была первым человеком, который сказал это Самгину утром, подавая ему газеты:
- Лев-то Николаич скончался. Она сказала это вполголоса и пошла прочь, но, остановясь в двери, добавила:
- Слышите, как у всех в доме двери хлопают? Будто испугались люди-то.
- Вы читали Толстого? - спросил он.
- "Поликушку" читала, "Сказку о трех братьях", "Много ли человеку земли надо" - читала. У нас, на черной лестнице, вчера читали.
Как всегда, она подождала: не спросит ли барин еще о чем-нибудь. Барин - не спросил.
Он не слышал, что где-то в доме хлопают двери чаще или сильнее, чем всегда, и не чувствовал, что смерть Толстого его огорчила. В этот день утром он выступал в суде по делу о взыскании семи тысяч трехсот рублей, и ему показалось, что иск был признан правильным только потому, что его противник защищался слабо, а судьи слушали дело невнимательно, решили торопливо.
В комнате присяжных поверенных озабоченно беседовали о форме участия в похоронах, посылать ли делегацию в Ясную Поляну или ограничиться посылкой венка. Кто-то солидно напомнил, что теперь не пятый год, что существует Щегловитов...
Довольный тем, что выиграл дело, Клим Иванович Самгин позвонил Прозорову, к телефону подошла Елена и, выслушав его сообщение, спросила:
- А вы знаете, что в университете беспокойно, студенты шумят, требуют отмены смертной казни...
"Дура, - мысленно обругал ее Самгин, тотчас повесив трубку. - Ведь знает, что разговоры по телефону слушает полиция". Но все-таки сообщил новость толстенькому румянощекому человеку во фраке, а тот, прищурив глаз, посмотрел в потолок, сказал:
- Что ж? Предлог - хороший. "Смертию смерть поправ". Только бы на улицу не вылезали...
Явились еще двое фрачников с портфелями, и один из них, черноволосый, высоколобый, с провалившимися внутрь черепа глазами и желчным лицом, сердито говорил:
- Я утверждаю: сознание необходимости социальной дисциплины, чувство солидарности классов возможны только при наличии правильно и единодушно понятой национальной идеи. Я всегда говорил это... И до той поры, пока этого не будет, наша молодежь...
- Позволь, позволь! Конституционные иллюзии года три-четыре держали молодежь в состоянии покоя...
- Но вот оказалось достаточно умереть Толстому, чтоб она снова полезла на стену. Румяный адвокат весело спросил:
- А где же это вы, Роман Осипович, наблюдали солидарность классов?
- Во Франции, друг мой, в Англии. В Германии, где организованный рабочий класс принимает деятельное участие в государственной работе. Все это - страны, в которых доминирует национальная идея...
- Это у вас - струвизм! Эрос в политике и прочее. Это романтика...
Самгин послушал спор еще минут пять и вышел на улицу под ветер, под брызги мелкого дождя. Ему казалось, что в обычном шуме города сегодня он различает какой-то особенный, глухой, тревожный гул. Люди обгоняли друг друга, выскакивали из дверей домов, магазинов, из-за углов улиц, и как будто все они искали, куда бы спрятаться от дождя, ветра. Мысли тоже суетились поспешно, бессвязно. Думалось о том, что адвокаты столицы относятся к нему холодно, с любезностью очень обидной. В сером, мокром сумраке вырастала фигура хмурого старика с растрепанной бородой.
