Устойчивое развитие - Мршавко Штапич
Через день меня разбудил звонок Вилесова: «Приходи на завод, у нас тут люди с камерой шарятся у стока». Пришел – и что же я вижу? Месье Кудымов, этот тупоголовый детина, который всегда с трудом связывал слова в предложения, дает интервью телевизионщикам! Почему-то это привело меня в бешенство, и оно только усилилось, когда на микрофоне я с удивлением опознал логотип областного канала, с которым у нас был договор и который выпустил уже несколько сюжетов про гранты и завод. Аккуратно послушав интервью, стоя метрах в пяти за камерой, я позвонил редактору.
– Здравствуйте, Павел. Это Штапич Михаил. Вам платежи за все репортажи пришли?
– Здравствуйте, Михаил. Да. Все в порядке.
– Вас сотрудничество устраивает?
– Да… вы это к чему?
– К тому, что какая-то рыжая журналистка с вашего канала сейчас берет интервью у одного человека, который резко и несправедливо обвиняет наш завод во всех смертных грехах.
– Минуту, я все узнаю.
Оказалось, что у канала есть программа «Народный контроль». Это когда любой дегенерат может доложить о том, что ему не нравится, и съемочная группа приезжает, чтобы снять про это сюжет. Программу контролирует отдельный редактор, который находится на связи с правительством региона и отчитывается, сколько недовольных позвонили, о чем сняты репортажи.
С каналом мы договорились, что сейчас же пустим рыжую на завод и директор даст интервью. Так вышел репортаж о том, что стоки и помыслы у нас чисты, завод замечательный, рабочие румяные и солнце всегда в зените. Кудымов вынужден был бродить по заводу, осматривать биологические очистные, прозрачную воду в лючках стоков и на камеру говорить, что да, все в порядке. Финальным аккордом в репортаже стал стендап, где рыженькая бодро вещала о том, что вот бывают недопонимания, но благодаря их распрекрасной программе Кудымова пустили на производство и вопросов теперь ни у кого быть не может.
* * *
Пятый визит Риты напряг меня сильнее прошлых. Она пришла в легком светло-зеленом платье, на первый взгляд свободном, но на деле облегающем в движении молодое тело, да в кедах с какими-то резиновыми штуками на шнурках, торчавшими в разные стороны. В этот раз она явилась раньше и как-то не скрываясь, уверенно шагая по середине улицы, будто желая обозначить, что она, такая привлекательная, явилась именно сюда; походка ее была тверже обычного, и в голосе тоже звучали оттенки крепче прежних:
– Привет. Возьми того же, что в прошлый раз.
Вино у меня было припасено, я ж знал, что она явится. Рита взяла бутылку и по своей привычке принялась пить из горла, закинув крепкую икру на коленку, чуть подтянув бедро, красивая линия которого виднелась сквозь полупрозрачную ткань. Это меня и доконало.
– Слушай, Рита, я не знаю, зачем ты сюда ходишь. Но мне это не нравится. Я думал, что с тобой что-то стряслось, думал, что тебе, наверное, просто некуда деться, потребуется место, чтоб отсидеться, помолчать. Но нельзя же припираться так, чтоб весь поселок видел, бухать каждый раз. Люди же увидят и подумают…
– А тебе мнение людей важно?
– Конечно. Если меня тут будут считать педофилом, который спаивает ребенка, то просто сожгут нахер.
Рита поставила бутылку на колено, лбом уперлась в горлышко и замерла в этой позе. Я закурил. Подумал, что, наверное, она задумалась крепко о чем-то там, но через полминуты она встала, пряча от меня лицо.
– Извини, я пойду, – сквозь слезы.
– Эй, эй. Оставайся. Только во двор не ходи.
Усадил ее в кухне, сам ушел в комнату. Через полчаса зашла, с трудом остановила блуждающий взгляд на мне.
– Пошли на реку. В доме смотреть некуда, то есть, понимаешь, чтобы взгляд не упирался.
– Музыку слушать?
Молча развернулась и направилась к выходу.
* * *
Села на берегу, вульгарно расставив ноги так, что платье сползло с колен, упершись ногами в валун, под углом торчащий из земли.
– Дай сигарету.
Прикурить не сразу смогла, потому что не затягивалась. В итоге не прикурила, а скорее подожгла мой «LM». Пыхтела, кашляла, так и не набрав воздуху в легкие. Двумя пальцами держала за фильтр.
Пыталась, почти вышло, кашляла, плевалась, выбросила. Откинулась на землю всей спиной, но тут же собралась, колени к груди подтянула.
– Курю вот первый раз.
Отыскала непотушенную, недокуренную сигарету в траве, подняла, но не курила; сигарета тлела.
– Меня изнасиловали, – произнесла и отчего-то добавила: – В мой первый раз.
В первый раз там случилось все: первая вписка, первое шампанское (от пузырьков хорошо), первая водка (а от нее голова гудит), потом отключка, проснулась одна на кровати, без трусиков, на кровавом пятне, так и поняла, что стала женщиной. Сделал это ее друг, парень из параллельного класса, вроде он, с ним не обсуждала, но знает, все говорят, что он спал в той комнате с ней, но никто не знает, что у них все было без согласия, что она и не помнит ничего, может, и согласие было, но думает, что не было – синяки на руках, на бедрах синяки, и подруга говорит, что она ушла спать и точно заснула, только потом он в комнату пошел, подруга думает, что он ее разбудил, а еще он ничем не дал понять, что что-то было, если б было по согласию, он бы, наверное, стал парнем, стали бы гулять, но он не разговаривает, не подходит, не пишет, а она ходит и думает об этом и пьет, это позволяет забыться. Маме не говорит, потому что та скажет папе, а если папа узнает – просто убьет его, не смотри, что он священник, убьет точно, убьет страшно – и следа не найдут, а она не хочет, чтобы убили, потому что и сама точно не знает, и если бы помнила, как ее насилуют, она бы решилась, но она не помнит, может, это даже не было неприятно, еще боится, что если в поселке узнают, так о ней слухи пойдут, всякое говорить будут, а этого не хочется, да и отцу такое может навредить, и это тоже плохо.
– Только ты никому не говори, – попросила. – И в полицию не ходи.
– Ну как я могу сказать, я же даже его имени не знаю…
Живо представил, как пишу заявление: неизвестный изнасиловал девочку Риту, она мне рассказала, потому что я ее вином напоил и научил курить, следов
