Полжизни - Петр Дмитриевич Боборыкин
Обращаясь къ предмету своей любви, разочарованный въ ней, онъ вскричалъ съ неописуемой гримасой и со шляпенкой, осаженной назадъ:
— Donna volgare е senza ortographia!
Коля сейчасъ подцѣпилъ эту фразу и перекинулъ ее другу своему, Рѣзвому. Тотъ повторилъ ее, и оба они помирали со смѣху; только Рѣзвый смѣялся молодо и добродушно, а Коля злобно и старо, несмотря на свои одиннадцать лѣтъ.
Началась и шекспировская трагедія. Я замѣтилъ тотчасъ же, что графъ съ особеннымъ вниманіемъ уставился на сцену. Синьора Salvini встрѣтили почтительными рукоплесканіями. Онъ «и ростомъ и дородствомъ» подходилъ къ роли. Лицо и сквозь актерскую окраску хранило настоящую значительность; а глаза, въ самомъ дѣлѣ, блистали спокойной страстностью мавританскаго стараго дитяти.
— Вотъ вы поглядите что будетъ во второмъ актѣ, шепталъ Рѣзвый.
Пришелъ и второй актъ. Полководецъ и великодушный начальникъ переданы были съ рѣдкой силой и обаяніемъ; меня и въ этомъ актѣ проняла легкая дрожь: такой игры я еще никогда не видалъ. Въ антрактѣ мы только переглянулись всѣ. Графиня нервно поблѣднѣла, поблѣднѣлъ и Рѣзвый; графъ многозначительно прошепталъ:
— Какой артистъ!
— А мнѣ его жаль, вырвалось у Наташи.
— И теперь уже жаль? спросилъ ее Рѣзвый.
— Да; онъ точно маленькій, — его всякій погубитъ.
Эта вѣрная оцѣнка была выговорена съ такой искренностью, что Леонидъ Петровичъ ласково поглядѣлъ на «княжну», какъ онъ называлъ Наташу.
XXI.
Но съ третьяго акта всей нашей ложей овладѣла особая лихорадка. Мы молчали и усиленно дышали, какъ и вся громадная Политеама. Боль раненаго сердца захватила насъ въ крикахъ, шепотѣ, ласкахъ, вздохахъ, необузданныхъ тѣлодвиженіяхъ несчастнаго мавра, точно запертаго мерзавцемъ-предателемъ въ желѣзную, раскаленную клѣтку. Каждая новая сцена слѣдующихъ актеровъ все болѣе и болѣе пугала, волновала, трогала, спирала духъ. Я видѣлъ самъ, какъ графиня закрыла глаза и нагнула голову отъ одного раздирательнаго крика Отелло. Объ актерѣ я совсѣмъ и забылъ; но и въ человѣкѣ-то, въ настоящемъ шекспировскомъ маврѣ, я безмѣрно изумлялся почти нечеловѣческому натиску страсти, гигантской тратѣ силъ, клокочущему трагизму звуковъ, плача и хохота, взвизгиваній дикаго звѣря и жалкихъ всхлипываній предсмертной агоніи безконечно добраго и любящаго существа.
Пятый актъ просто доканалъ насъ всѣхъ. Видно было, что никто не досидѣлъ по доброй волѣ: каждый выбѣжалъ бы охотно изъ ложи до того момента, когда Отелло перерѣзываетъ себѣ горло, даже Коля.
— Тяжело, выговорила графиня… къ чему все это на сценѣ?
И она, вставая съ мѣста, вздрогнула.
— Настоящая правда! выговорилъ Рѣзвый гораздо серьезнѣе, чѣмъ я ожидалъ. Вотъ это страсти! добавилъ онъ и подалъ графинѣ ея тальму.
Для Наташи зрѣлище оказалось слишкомъ сильнымъ Она притихла и съ поблекшимъ лицомъ взглядывала на занавѣсъ. Графъ, оправившись, громко вздохнулъ и сказалъ, ни къ кому особенно не обращаясь:
— И все это изъ-за платка… fazzoletto!..
— Этакъ всегда дѣйствуютъ настоящіе ревнивцы, отозвалась графиня, тоже ни къ кому особенно не обращаясь.
Графъ промолчалъ и вышелъ изъ ложи, подавъ мнѣ руку. Рѣзвый повелъ графиню. Съ ними двигалась и Наташа.
Изъ обширныхъ сѣней, гдѣ охватила насъ толпа, мы попали въ улицу, теплую, благоухающую, съ легкимъ мерцаніемъ луны.
Мы съ графомъ немного поотстали отъ передовой группы, при которой состоялъ и Коля.
— Какая ужасная вещь заговорилъ графъ тронутымъ голосомъ, и опять вздохнулъ. Хорошо, что наши нравы не тѣ…
— Нельзя сказать, возразилъ я; читайте судебную хронику, — не мало душатъ женъ изъ ревности и поканчиваютъ потомъ съ собой.
— Невозможно! вырвалось у него, точно будто онъ отвѣчалъ на какой-то зловѣщій образъ или темную мысль. И изъ-за чего? Изъ-за какого-нибудь fazzoletto!..
— Да, графъ, подхватилъ я, изъ-за одного fazzoletto!.. Вы видите, какъ вся эта шекспировская выдумка похожа на правду? Подведено все негодяемъ Яго; но и безъ Яго, мавръ могъ построить такую же систему уликъ; не правда-ли?
— Разумѣется могъ бы, наивнымъ тономъ согласился графъ.
— Человѣкъ мягкій или очень сдержанный не рѣшился бы, можетъ быть, на убійство, но онъ измучилъ бы точно такъ же и себя самого, и жену… и все изъ-за fazzoletto.
— Изъ-за fazzoletto! повторилъ онъ, уже другимъ, боязливымъ и тронутымъ голосомъ.
— Оглянитесь — и вы увидите, какъ легко ошибиться въ любомъ Кассіо.
Я могъ и не говорить этого; но случай успокоить графа былъ уже слишкомъ хорошъ.
Мы дошли до рѣшетки.
— Вы зайдете къ намъ? спросилъ онъ меня.
— Спать пора, а то совсѣмъ разнервничаешься отъ чаю, послѣ игры синьора Сальвини.
— Благодарю васъ, прошепталъ графъ и крѣпко-крѣпко пожалъ мнѣ руку. Вы во всемъ — вѣрный другъ.
Рѣзвый раскланивался съ дамами по ту сторону рѣшетки. Кажется, и его приглашали зайти, но и онъ отказался.
Онъ меня нагналъ въ моей улицѣ и взялъ за плечи. Отъ него пахнуло воздухомъ, въ которомъ я узналъ духи графини.
— Какову намъ баню задалъ Сальвини? вскричалъ онъ. Поразителенъ; но только въ одномъ Отелло — въ остальномъ слабъ.
— Даже графа пронялъ, сообщилъ я.
— Я вѣдь нарочно предложилъ этотъ спектакль, и съ согласія графини, добавилъ онъ на-ухо. Мы не мало смѣялись. Вы вѣдь скрытничать не будете… супругъ зѣло злобствуетъ на меня?
— А вамъ какъ кажется?
— Мнѣ—Господъ съ нимъ. Я бы, на его мѣстѣ, иначе повелъ себя, да не мнѣ же его учить, и то сказать!.. Покойной ночи.
Въ темнотѣ своей комнаты, отыскивая коробочку спичекъ, я съ горечью повторилъ про себя:
«Съ согласія графини… Мы не мало смѣялись!..»
XXII.
Становилось черезчуръ душно; не отъ жары, а отъ того воздуха, которымъ дышали въ Villino Ruffi. Все то же statu-duo тянулось изо-дня въ день. Надо было чѣмъ-нибудь его прикончить. Не знаю, выдержалъ ли бы я еще, еслибъ не поѣздка графа съ графиней въ Фьезоле.
Должно быть этой дорогѣ суждено было каждый разъ служить развязкѣ или, по крайнѣй мѣрѣ, приготовленіемъ къ ней.
Графъ два дня сряду приставалъ къ женѣ, приглашая ее отправиться вдвоемъ куда-нибудь въ окрестности. Она предлагала ему общій пикникъ «съ дѣтьми», но онъ упорно держался своего плана и такъ поставилъ этотъ вопросъ, что она согласилась съ видимой неохотой.
Супруги поѣхали въ Фьезоле до обѣда, а я, оставшись одинъ съ Наташей, забылъ на нѣсколько часовъ, гдѣ и какъ мы съ ней живемъ. Задушевная бесѣда съ нею показалось мнѣ точно лебединою пѣснью: я чувствовалъ уже, что не жить мнѣ съ нею больше ни въ Слободскомъ, ни въ городѣ Н., ни въ Москвѣ. А она строила все
