Продолжая движение поездов - Татьяна Дагович
С этого вечера Нина начала ощущать присутствие Марко. Иногда она ловила на себе его взгляды, хотя и не такие настойчивые, как в кинотеатре. Иногда ловила себя на том, что смотрит на него. Иногда, по случайности, взгляды их сталкивались, и, хотя они тут же прятали глаза, нельзя было делать вид, что ничего не было. Это напоминало начало любовной истории, но было чем-то другим. Глядя, как хромает к своему месту за дубовым столом знаменитый писатель, и морщась от одеколона, Нина думала о другой Нине. В библиотеке невозможно было узнать о ней больше.
Если Марко не спускался к ужину, о нем сплетничали.
– Лет двадцать назад писали о его связи с одной поэтессой. Болтали о многих связях, но эта была вроде как постоянная любовница, большая страсть. Кое-где печатали ее стихи. Литературный мир переживал за парочку, ждали, когда Счицевски решится развестись со своей педиатршей. А закончилось все скандалом. Выяснилось, что ее не было, он ее придумал.
– В каком смысле придумал?
– Он придумал эту поэтессу – запах волос, форму коленей и прочие подробности, и смог заставить журналистский мир увлечься ею, – хотя, согласись, он же не поп-звезда, а писатель – кому какое дело до его интрижек? Стихи писал сам.
– Жена, конечно, знала, что это выдумка?
– Нет, конечно. Он клялся, что ничего такого не было, – как все клянутся. Но он настаивал на том, что это выдумки журналистов, а что это его собственные выдумки – не признавался. И поэтесса, и все остальные.
– И зачем он их придумывал?
– Кто его знает… Боялся выглядеть слишком прилично… слишком буржуазно.
– Жене мог бы сказать. Это жестоко. Более жестоко, чем изменять на самом деле.
– Ох! Нет, она выше всего этого.
– Обычный пиар – не он выдумал, а его пиарщики. Только на том и держался, мыльный пузырь, а не писатель. Я читать его опусы пробовал, когда он еще в моде был, – одна вода, из пальца высосано. Но жене не врал – на самом деле журналисты придумали.
– Э нет, журналисты так вкусно выдумать не могли.
– Серж, это неприлично – говорить о женщине «вкусно».
– Не о женщине, а о фейке.
– А фото были?
– Фото! Был даже адрес – потом выяснилось, что квартира пустая стояла, без квартиросъемщика.
– Но все-таки как с фото?
– Фото были… Откуда – неизвестно. Может, натуралистический рисунок. Сегодня не сложно подогнать фотошопом, но это было еще в восьмидесятых… Или в девяностых…
Мама с дочкой никогда не принимали участия в таких разговорах. Мадам Каспари ела непринужденно и спокойно, будто вокруг была тишина, а ее дочка переводила туманный взгляд на того, кто говорил, и иногда ее губы вздрагивали. Надежда тоже молчала, но она вообще редко принимала участие в общих беседах и сидела чуть в стороне – молчащая между двумя отдельными беседующими компаниями. Из разговоров Нина узнала, что Марко женат первым и единственным браком, уже тридцать пять лет, что у него нет детей и что он никогда не возвращался на родину.
Через перекрестные взгляды они вроде бы были знакомы, при этом, хотя представились друг другу за первой совместной трапезой, были вроде бы и не знакомы: они еще не общались. Нина знала, что рано или поздно Марко заговорит с ней.
Но в этот момент, под утренним солнцем, в шезлонге, наблюдая движение белых гроздьев робинии, которые тянулись за ветром и опадали, раз за разом повторяя круг, она не ожидала и не разобрала слов, которые произнес над ухом глухой и тихий (будто говорили для себя, а не для другого) голос, и переспросила.
– Что у вас с руками? – повторил Марко Счицевски, пробормотал, как и в первый раз, и она посмотрела на свои руки.
– А, это…
Счесанная кожа на ладонях уже заживала – регенерация.
– Это я упала во время прогулки.
Нина вспомнила падение – там, в ущелье Марии. Она хотела переползти на тропу по склону, но склон оказался не цельной скалой, он был весь из округлых камней, которые выкатывались из-под живота, так что она медленно сползала вниз, к обрыву. Внизу тек тонкий синий ручей. Она распласталась и пыталась удержаться. В какой-то момент ей удалось остановить движение вниз, камни застыли в неустойчивом равновесии, но она оставалась неподвижной и вытянутой и не могла подтянуться вверх, к тропе, без того, чтобы они посыпались из-под нее, увлекая ее за собой. Оцепеневшее тело дрожало в напряжении. Слюна скопилась во рту. Она была спокойна. Она успела подумать, что, возможно, погибнет, и тогда у Шварца будут большие проблемы, но скорее всего не погибнет. Напряжение тела доставляло ей удовольствие, это был длинный и приятный момент, а потом напряжение будто само по себе утроилось, руки, ноги, спина действовали самостоятельно, она вышвырнула себя наверх, на пятачок плоской земли, и через секунду лежала расслабленная, лицом к небу, и улыбалась.
– Вы должны беречь руки, у вас красивые руки, – сказал Марко. Достаточно нелепый комплимент, особенно в таком исполнении: тихо и торопливо, глядя в сторону.
Нина поняла, что высокомерие писателя было не высокомерием, а болезненной застенчивостью. Он не умел общаться.
Она показала ему открытые ладони и сказала по-русски:
– Счесала на камнях.
Лицо его изменилось, стало растерянным, потом он улыбнулся и сказал с сильным акцентом:
– Не надо счесала на камнях.
Нина вспомнила, что из Белоруссии его вывезли ребенком. Пока она думала, что и на каком языке сказать теперь, он кивнул и ушел по тропинке. Посмотрела ему в спину – такой сутулый, почему Рената не выправит ему спину. Опять посмотрела на робинию. Это был единственный их короткий разговор до ее «отпуска».
Утром в день «отпуска» она получила в приемной свои электронные приборы. Радовалась, как ребенок перед каникулами. Хотелось самой сесть за руль, но не полагалось, в городок ее отвез водитель (местный, молчал, потому что не говорил на ее языках), мимо нежных полей с терпким запахом. Издали заметила церковь – высокую и неровную: местные рассказывали, что в семнадцатом веке в башню ударила молния, но башня не загорелась, а приняла другую форму – такая форма больше
