Волчок - Михаил Ефимович Нисенбаум

– Не вижу противоречий, – произнесла Леся Курацкая, у которой на губах осела пенка от капучино. – Как будто у плохого отца не бывает разбито сердце.

Возле барной стойки – рассыпчатый звон разбитого стекла: официантка на вираже слишком круто наклонила поднос. Открылась дверь, и вместе с пузырем холодного воздуха в зал вошел мужчина – маленький, худощавый, похожий на школьного учителя, только не здешнего, а французского или швейцарского. У Геннадия Кулькова тонкие пальцы, галстук-бабочка и изящный портфель цвета каштановой скорлупы, а черты лица неуловимо выдают техническое образование. Он заказал себе воду с лимоном. Это было забавно, потому что и в взгляд у психолога был вежливо-кислый.

– Как вы полагаете, Геннадий, – спросил я, – кого будет больше на «Клее для разбитых сердец» – мужчин или женщин?

– Вроде бы те и другие подвержены, – негромко отвечал он. – Но женщин всюду больше.

Алиса с Лесей захихикали – не потому, что Кульков сказал нечто смешное, а как часто смеются женщины в присутствии мужчин, бессознательно пытаясь привлечь к себе внимание. Этот беспричинный, казалось бы, смех играет ту же роль, какую играют прическа, наряд, запахи, а значит, причина у него самая весомая.

– Простите, Геннадий, если вопрос покажется вам бестактным, – продолжал я, продираясь сквозь цветочные звуки женского смеха.

– Психология не знает категории «бестактный», – вежливо возразил он.

– Видите ли, этот вопрос напрашивается у любого, кто захочет посетить «Клей для разбитых сердец». А вы сами? Вы лично сталкивались? Вам разбивали сердце?

– Михаил, ну нельзя же так, ей-богу, – горячо запротестовала Алиса. – Это нарушение всяческих границ.

– Да уж, – поддержала ее Леся. – Ну а у тебя, Михаил, сердце целое или надтреснутое?

Глаза Кулькова сделались еще грустнее, и он сказал:

– Я женат, у меня трое детей. Не знаю, ответил ли я на ваш вопрос.

Антон Турчин рассеянно вертел головой. Вид у него был такой, словно всю ночь он боролся с медведем или спал одетый в плацкартном вагоне. Наконец тема разбитых сердец ему наскучила, и он обратился к Кулькову:

– Вы вот скажите лучше, Геннадий, что вы думаете об идее Вадима Марковича организовать работу с отцами, постоянно испытывающими чувство вины?

Кульков сказал, что и виноватыми отцами он займется с удовольствием. Лицо его по-прежнему было печально.

– Признай, что ты плохой отец, за двадцать тысяч рублей, – сардонически произнесла Леся; говорили, что она развелась месяца три назад и теперь одна воспитывает сына.

Антон и Леся заспорили о том, кем важнее заниматься – брошенными влюбленными или дистанцировавшимися отцами. Они язвили друг друга словами «сезонность», «воронка продаж», «би-ту-си». Распаляясь, Леся становилась все более хорошенькой, а Антон – все менее.

– Кажется, Антону нравится наша Леся, – улыбаясь, сказала Алиса Кулькову, дожидавшемуся конца перепалки.

– Даже не думаю скрывать, – отвечал Антон. – Дико нравится. Геннадий, заказать вам кофе? Может быть, вы хотите пирожные? Здесь весьма неплохие эклеры. Хотите эклеры?

Кульков застенчиво пожал плечами. Когда ему принесли чашку латте и три крошечных эклера на блюдечке, его взгляд впервые очистился от меланхолии, словно именно на блюдечке ему преподнесли смысл сегодняшней встречи.

– Скажите, Геннадий, – не унималась Леся, – какие средства вы предлагаете брошенным мужчинам и женщинам?

Глаза Кулькова сделались непроницаемыми.

– Видите ли, моя задача состоит не в том, чтобы предложить быстрое избавление от зависимости…

– Вот почему надо начинать с отцов! – торжествовал Антон.

– Во-первых, мы объясняем, почему временный дискомфорт необходим, учим принимать его. Во-вторых…

Леся, пять минут назад заявившая, что станет первой посетительницей «Клея», не выдержала:

– А как же новые встречи? Чем не лекарство?

– Ничем, – горестно вздохнул Кульков, – абсолютно. Нанесение травмы новым партнерам и себе. Немного отвлекает, конечно, но… Это как если у вас… Нет, простите, не у вас, конечно. У кого-нибудь, у чужого дяди, ну, скажем, инфаркт миокарда, так он пойди и руку сломай.

С этими словами Кульков направил себе в рот эклер с таким осторожным старанием, с каким часовщик, прицеливаясь через лупу, ставит на место самое крошечное колесо механизма.

Вдруг – в который уж раз – вспыхнула картина нашего прощания на вокзале в Перудже. Ни в здание, ни на перрон Варя не пошла, она даже не садилась в машину, а смотрела на меня распухшими от слез глазами. Кажется, она до последнего мгновения надеялась, что я передумаю садиться в поезд, а шагну к машине, мы поедем обратно в Эмпатико и она по дороге будет называть меня «дурумпель» и сетовать на мою неистребимую глупость. Помню, когда я шагнул на перрон, вышло солнце, и столбы фонарей окрасились розово-сиреневым. Как же мне хотелось вернуться к Варе! Но я не вернулся и, с трудом ворочая мысли, думал, что, даже если вернусь, мы все равно расстанемся, только как-нибудь по-другому.

Пробный тренинг «Клей для разбитых сердец» постановили устроить весной, потому что весна сулит новое даже тем, чье сердце разбито, а жизнь катится в тартарары.

Лед Чистых прудов там и здесь проела темная водица. По берегу полыньи, казавшейся маленьким небом, важно ходили голуби, словно выбирая, в какое из двух небес взлететь. Слепило яркое солнце, то ли призывавшее весь мир сиять вместе с ним, то ли не замечающее, что творится под ним.

Вечером я позвонил Николь Григорьевне. Варина бабушка не удивилась моему вопросу:

– Да, Варенька пропала, совсем со мной не говорит. Пришлет иногда фотографию цветочка, иногда два словечка, мол, бабуля, не волнуйся. И все. Видно, у нее столько работы, что она, бедняжка, головы поднять не может.

Значит, с бабушкой Варвара тоже не разговаривает, подумал я, немного успокаиваясь. Хотя посылает цветочки. Немного странно, что Николь Григорьевна не спросила, какие у меня новости из Италии. Словно знала, что у меня их нет.

Голос казался знакомым настолько, что неудобно было задать вопрос, кто звонит. Я надеялся выяснить это из ближайших реплик звонившего. Голос спросил, как мне пожилось в Италии. Об этой поездке знали всего несколько человек, но среди них не было ни одного мужчины с таким звучным голосом. Только когда мужчина иронически спросил, как там процветает Вадим Маркович, я узнал его:

– Алексей, вы ли это? Будете богатым.

Мы договорились о встрече у Красных ворот. Сквозь зимний туман слышался перестук проезжающих где-то совсем близко поездов. Я едва узнал Ужищева. Прежде он бравировал невниманием к своей внешности. Выцветшими футболками, мешковатыми брюками, непричесанными волосами он словно говорил, что ничьи оценки его не волнуют, что он презирает любые виды пускания пыли в глаза.

Сейчас передо мной стоял подтянутый мужчина в полувоенной форме и тяжелых гриндерсах. Седеющие волосы были коротко, опять-таки по-армейски пострижены. Но главная новость была во впечатлении гордого спокойствия, которое исходило от его осанки, выражения лица, речи. Это был сильный человек, твердо уяснивший свои цели, совершенно не похожий на того сокрушенного бедолагу, который пытался найти виновных в его несчастье. Счастьем от него,