Собрание сочинений. Том 4. 1999-2000 - Юрий Михайлович Поляков
Оставшееся до отъезда время счастливый отъезжант бегал по разным инстанциям, вплоть до районной библиотеки, собирая подписи и печати, удостоверявшие, что он, Борис Леонидович Лобензон, ничего больше не должен этой стране и с чистой совестью может отправляться на новое место жительства. Кроме того, Слабинзон доставал через знакомых отца текинские ковры и переправлял их дальним родственникам своей бывшей жены Инессы, имевшим магазинчик на Брайтон-Бич. Олег помогал ему возить ковры в Шереметьево и очень удивлялся, зачем тащить в изобильную Америку отечественные изделия, например вот этот старый, затрепанный коврище с огромными, прямо-таки чернобыльскими синими розами. Таможенники, брезгливо осматривая ковер, даже спросили ехидно:
– А собачий коврик тоже в Америку пошлете?
Борька в ответ лишь вздохнул, как духовидец на лекции по научному атеизму.
Башмаков интересовался:
– На черта ты все это тащишь?
– Ну как ты не понимаешь, Тугодумыч! Что в первую очередь делает человек, уехавший из этого проклятого Совка?
– Что?
– Он создает в отдельно взятом районе Нью-Йорка, а точнее на Брайтон-Бич, свой маленький, миленький Совочек. А какой же Совочек без ковров?! Понял?
– Приблизительно.
Проводы были скромные. Борис Исаакович приготовил прощальный ужин, благо как раз получил ветеранский продзаказ. Прилавки гастрономов к тому времени настолько опустели, что даже мухи исчезли. Правда, иногда по телевидению сообщали о том, как селяне пошли за грибами и наткнулись в лесу на гору сваленной на полянке любительской, реже – сырокопченой. Колбаска была еще совсем свеженькая – и деревня, поменяв излишки на водку, гуляла целую неделю.
– Вредительство! – замечал по этому поводу Борис Исаакович.
– В тридцать седьмом за такие вещи расстреливали! – добавлял Борька.
– И правильно делали! – кивал генерал.
– Дед, а нельзя как-нибудь так, чтобы не расстреливать и чтобы колбаса была?
– Очевидно, нельзя…
Прощальный ужин проходил печально. Ели фаршированную курицу, приготовленную по рецепту покойной Аси Исидоровны. Борька в очередной раз разлил в стопки купленную по талонам водку и сказал:
– На посошок!
– Не жалко уезжать? – спросил Башмаков.
– Из старой квартиры всегда жалко уезжать, даже если переезжаешь из коммуналки в отдельную. Так ведь, дед?
Борис Исаакович, ставший на время сборов внука еще молчаливее, чем обычно, посмотрел на Борьку печальными глазами. И Башмаков вдруг изумился: как же он с такими печальными глазами красноармейцев в бой водил?
– По-моему, ты совершаешь очень серьезную ошибку, – тихо молвил генерал.
– Человек имеет право жить там, где хочет! Я свободная личность!
– Ты? – удивился Башмаков.
– Я!
– Это ты, Слабинзон, в очереди к посольству заразился.
– Да пошел ты, комса недобитая!
– Заткнись, морда эмигрантская!
Спор, перераставший из шутливого во всамделишный, остановил Борис Исаакович, пресек молча, одним лишь взглядом – и Башмаков вдруг понял, как он поднимал залегшую роту.
– Не надо путать свободу перемещения со свободой души. Можно и в колодках быть свободным, – сказал Борис Исаакович.
– Осточертели вы мне с вашей романтикой глистов, сидящих в любимой заднице! Нет, Моисей правильно водил наш маленький, но гордый народ по пустыне, пока последний холуй египетский не сдох!
– Ты где это прочитал?
– Какая разница? В Библии! – гордо ответил Борька.
– Ага, в Библии! В «Огоньке» он прочитал, – наябедничал Башмаков, – в статье публициста Короедова «Капля рабства в бочке свободы». Там еще про то, что раба из себя нужно выдавливать, как прыщ.
– Моя воля, я бы этих публицистов порол прилюдно. Начитались предисловий! – посуровел генерал. – Моисей водил народ свой по пустыне, чтобы умерли те, кто помнил, как сытно жили в Египте. «О, если бы мы умерли от руки Господней в земле Египетской, когда мы сидели у котлов с мясом, когда мы ели хлеб досыта! Хорошо нам было в Египте!» Водил, потому что в Земле обетованной их ждали кровопролитные сражения за каждую пядь, голод и лишения… А раба, друзья мои, если слишком торопиться, можно выдавить из себя вместе с совестью. К этому, кажется, все и идет…
Провожали они Слабинзона вдвоем с Борисом Исааковичем. Шереметьево напоминало вокзал времен эвакуации. Народ, лежа на тюках, дожидался очереди к таможенникам, которые свирепствовали так, словно искали в багаже трупик ритуально замученного христианского младенчика. Но, оказалось, у Борьки все схвачено: сразу несколько человек из начала очереди зазывно помахали ему руками. С собой он нес всего-навсего небольшую спортивную сумку.
– Ну, дед, прощай! Надумаешь к нам в Америку, позвони – эвакуируем! Я, между прочим, думал о том, что ты вчера говорил. Так вот: лучше быть рабом свободы, чем свободомыслящим рабом! Понял?
– Я-то понял. А вот ты пока ничего и не понял. Не забывай – звони!
И Башмаков впервые увидел в глазах Бориса Исааковича слезы. Старый генерал обнял внука и прижал к себе. Засмущавшийся таких нежностей Борька резко высвободился и повернулся к другу:
– Смотри, Трудыч, на тебя державу оставляю! Вы уж тут без меня перестройку не профукайте! А теперь пожелайте мне удачи – сейчас будет самый ответственный момент в моей жизни!
Он глубоко вздохнул и по-йоговски, мелкими толчками выдохнул.
– Кто там следующий? – противно крикнул таможенник – ухоженный юноша с фригидным лицом.
– Я там следующий!
Башмаков и Борис Исаакович остались у железных перил, чтобы увидеть, как Слабинзон пройдет все преграды и скроется за будочками паспортного контроля.
– Это все? – с раздраженным удивлением спросил таможенник, оглядывая спортивную сумку.
– Все, что нажито непосильным трудом! – погрустнел Борька.
– А это что еще такое? – Таможенник ткнул в экран дисплея.
– Где?
– Вот!
– Бюстик.
– Какой еще бюстик? Откройте сумку!
Слабинзон расстегнул «молнию». И на свет божий был извлечен бюстик Ленина из серебристого сплава – такие тогда рядами стояли в любом магазине сувениров.
– Зачем вам это? – спросил таможенник, с нехорошим интересом осматривая и ощупывая бюстик.
– Исключительно по идейным соображениям!
– Ах так… Открутите! – приказал таможенник.
– Что? – изумился Слабинзон.
– Голову.
– Ленину?!
– Бюсту.
– Одну минуточку. – Борька споро отвинтил голову Ильичу.
Очередь, наблюдавшая все это, затаила дыхание. Пополз шепоток, будто один, очень умный, устроил тайник в бюстике Ленина и попался.
– Боже, что он делает, шалопай! – Борис Исаакович полез за валидолом.
– Что там? – радостно спросил таможенник, заглядывая в голову вождя, которая, как и следовало ожидать, оказалась полой.
– Где? – уточнил Борька.
– А вот где! – Таможенник (его лицо уже утратило фригидность и приобрело даже некоторую страстность) ловко извлек из недр ленинской головы небольшой тугой полиэтиленовый сверточек. – Что это такое?
– Это… понимаете… как бы вам объяснить…
– Да уж постарайтесь! – ехидно попросил таможенник и нажал потайную кнопочку.
– Видите ли, это горсть земли.
– Какой еще земли?
– Русской земли, – отозвался Слабинзон дрогнувшим голосом и смахнул слезу.
– А зачем вам русская земля? – спросил таможенник, удовлетворенно заметив, как к ним торопливыми шагами направляются два офицера.
– Мне?
– Вам.
– А вы полагаете, если я еврей, так меня русская земля уже и не интересует? Вы случайно не антисемит?
– Прекратите провокационные разговоры! – испугался таможенник.
Его можно было понять: в России оказаться антисемитом еще опаснее, чем евреем.
– Разверните!
Борька бережно развернул пакет. Башмаков привстал на цыпочки вместе со всей очередью: похоже, в полиэтилене действительно была земля. Таможенник и подбежавшая охрана оторопело склонились над горстью российской супеси. Очевидно, снова была нажата потайная кнопка, потому что в боковой стене открылась дверь, и оттуда выкатился майор.
– Земля, – подтвердил он, понюхав. – А почему в… в бюсте?
– А разве нельзя?
– Нежелательно.
– В следующий раз учту.
Майор смерил Борьку расстрельным взглядом и махнул рукой. Таможенник маленькой печатью величиной с большой перстень проштамповал декларацию. И только тут Слабинзон, наконец глянув в сторону деда и Башмакова, хитро-прехитро подмигнул. Для чего был устроен этот спектакль и что на самом деле провез с собой Борька, Башмаков так никогда и не узнал.
Через полгода Борис Исаакович позвонил