Музей современной любви - Хизер Роуз
Левин вспомнил, что жена никогда не вызывала водопроводчика, потому что умела чинить трубы. Будучи девушкой с внушительным трастовым фондом, она желала самостоятельно проектировать новую кухню в их прежней квартире и закупать фурнитуру. Лидия сама приклеила отклеившуюся плитку в ванной. Сама поменяла лампочки и оклеила стены обоями. На работе она без конца привлекала специалистов всех мастей, но в собственной жизни была бескомпромиссно независима.
Зачем Арки вообще понадобился Лидии? Чтобы согревать ее в постели? Чтобы она слышала знакомый голос на другом конце провода, когда звонила из Буэнос-Айреса или Мадрида? Чтобы он дополнял картину, когда они с Элис появлялись на публике? Присутствовал на школьных собраниях? На открытиях и церемониях награждения? Для секса?
Нет, дело было не только в этом. Нельзя сбрасывать со счетов двадцать четыре года совместной жизни. «Ты — моя музыка», — говорила Лидия, когда возвращалась домой с работы, а Левин играл на фортепиано.
Она принадлежала ему. Поцелуи Лидии резонировали в каждой клеточке его тела. Но почему-то со временем они перестали так целоваться. Иногда он боялся этой уверенной в себе женщины, на которой женился. Иногда чувствовал себя слишком ничтожным в сравнении с ней. Иногда, занимаясь любовью, думал, что, если поцелует ее, поцелует по-настоящему, то исчезнет совсем.
Представляла ли она себе других мужчин, занимаясь с ним любовью? Он попросту боялся спрашивать. Осталась ли она ему верна? Левин не знал. Несмотря на все свои отлучки, Лидия неизменно возвращалась домой, к нему, и по-прежнему желала его.
Изменял ли он? Да. Дважды. Много лет назад, катаясь с Томом на лыжах в Аспене, после того как нанюхался черт знает чего. Левину было стыдно думать об этом, все закончилось в несколько секунд. Он даже не мог вспомнить лица той женщины, помнил только кирпичи под пальцами, когда прижимал ее к стене в темном углу сада. В другой раз мужчина, с которым он только что познакомился, сделал ему минет. Это произошло на вечеринке в Лос-Анджелесе, там тоже не обошлось без допинга, а еще запомнилась темная ванная. Он был очень молод. После этого Левин отказался от наркотиков. И никогда не рассказывал Лидии ни о том, ни о другом. Запрятал эти воспоминания поглубже и надеялся, что не заболеет болезнью Альцгеймера и никогда не сознается в этом.
Он скучал по теплым, томным губам Лидии, по ее извивающемуся языку, сплетающемуся с его языком. Скучал по ее глазам и улыбке. Скучал по тому, как они сообща находили место, где плоть становилась жаркой и освобождалась. И душа тоже, подумал Левин, хотя это слово ему никогда не нравилось. Во что он верил, так это в их брак, и, хотя это звучало религиозно, никакой религиозности не было. Левин никогда не думал, что простое обязательство любить Лидию станет таким сложным.
Если два человека цепляются за скалу и один из них теряет веру, разве другой не должен заверить его, что все будет хорошо? Может, Лидия в Хэмптоне цеплялась за скалу. Она велела ему взбираться по веревке. Лезь, Арки, лезь! Она хотела, чтобы он спасся. И он спасся. Взобрался наверх. Но Лидия все еще оставалась там, внизу. Быть может, ждала его. Ждала, когда он вернется и поднимет ее. Или хотя бы попрощается, когда она сорвется вниз. Быть может, все это время она из последних сил держалась, гадая, когда он высунется из-за скалы и скажет: «Я здесь. Я вернулся с подмогой».
38
В темноте Даница Абрамович внимательно изучала ретроспективу, рассматривая список предметов с перформанса в Неаполе в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году: «Пуля. Синяя краска. Расческа. Колокол. Кнут. Карманный нож. Бинт. Белая краска. Ножницы. Хлеб. Вино. Мед. Ботинки. Стул. Железное копье. Коробка с бритвенными лезвиями. Пальто.
Лист белой бумаги. Шляпа. Ручка».
Итого семьдесят два предмета.
«Перо. Фотокамера „Полароид“. Стакан. Зеркало. Цветы. Спички».
И инструкция: «На столе 72 предмета, любой из которых можно применить на мне».
Когда Даница впервые услышала о шокирующем сумасбродстве, которое совершила ее дочь, предоставив зрителям возможность причинить ей вред, она была уничтожена.
— На сей раз уж слишком. Зачем ты это затеяла? — спросила она Марину.
— Я должна понять.
— Понять что? Довольно того, что ты уже чуть не погибла внутри звезды, чуть не сгорела заживо здесь, в Белграде, а теперь тебе понадобилось чуть не погибнуть в Италии?
— Я должна была это сделать.
— Ты дала им ножи, заряженный пистолет?
— Я не заряжала пистолет. Пуля была отдельно. Чтобы вставить пулю в патронник, люди должны были сделать выбор.
— Приставь пистолет к моей голове! Нажми на курок! Посмотрим, что будет! — Даница сорвалась на крик.
— Нет, — почти прошептала Марина. И опустила голову.
— Это не искусство! Не искусство! — орала Даница.
Многие матери не понимают своих дочерей. Сколько раз Даница натыкалась на коллег, обсуждавших последние выходки Марины. Когда она входила в комнату, разговор замирал.
Однажды Марина сказала:
— Страх освобождает. Этому меня научила ты.
И положила голову на плечо Даницы, как нормальная дочь. Они рассмеялись.
Но внутри Марины шла война. Позднее Даница спросила ее:
— Зачем множить насилие, когда в мире и без тебя достаточно людей, у которых на столе лежит оружие?
— Ты видишь людей на фотографиях, — ответила Марина. — Каждый из них был вынужден думать. Их привлекли к групповому действию — как солдат. Тебе об этом рассказывать не надо.
— Ты выполняла приказы. Подчинялась.
— Я отдавала приказы. А они подчинялись. Они не забудут эту комнату, не забудут, кем они стали, когда поняли, на что способны. Там были мужчины, которые выходили из комнаты, осознавая, что они порочны. Женщины, которые были уверены в обратном, пока им не подвернулась возможность подстрекнуть мужчин. А когда все закончилось и я зашевелилась, они сбежали. Эти люди смутились, испугались меня. И самих себя испугались. Они никогда уже не смогут притворяться, что ни разу не участвовали в насилии.
Даница покачала головой.
— Это неправильно, Марина. Какую жизнь ты для себя избрала! Мне стыдно.
— Они могли бы выбрать хлеб, вино, масло, — продолжала Марина. — Мед, торт, цветы.
— Ты действительно считала, что они будут делать тебе массаж и пить за твое здоровье? — Даница вздохнула, села, потерла лоб. — Помнишь Рошфора, французского адвоката? «Я не отрицаю, что у моего клиента была бомба. Но это не доказывает, что он собирался ее использовать. В конце концов, я сам всегда ношу при себе все необходимое для изнасилования». Как
