Великие рыбы - Сухбат Афлатуни
Содержание ревельского пленника было велено ужесточить. Дверь в каземат заложили кирпичами, еду стали подавать на веревке через оконце.
28 февраля 1772 года бывший митрополит Ростовский, а ныне Андрей Враль, был найден мертвым. Священнику и солдатам, тайно похоронившим его, под страхом казни было велено хранить молчание. На сырых стенах каземата была обнаружена последняя запись Арсения: «Благо ми, яко смирил мя еси»…
Итак, на сцене остаются только две фигуры.
Сорокадвухлетняя императрица и семидесятисемилетний философ.
Вольтер умрет через шесть лет. Он панически боялся смерти; за пару месяцев до кончины страх этот превратится в навязчивый кошмар. «Я не могу вспоминать об этом без содрогания, – писал его лечащий врач. – Безумие овладело его душой».
Шатаясь, с выражением муки на лице старик пятится со сцены и проглатывается кулисами. Бьет колокол. Екатерина остается одна. Чадят масляные плошки.
– Дайте мне сто полных экземпляров произведений моего учителя, чтобы я могла их разместить повсюду! – говорит она в пустоту. – Хочу, чтобы они служили образцом, чтобы их изучали, чтобы выучивали наизусть, чтобы души питались ими…
Она проживет еще восемнадцать лет, тучнея, дряхлея, но все так же цепко держась своими пальчиками за власть.
Старушка милая жила
Приятно и немного блудно,
Вольтеру первый друг была,
Наказ писала, флоты жгла,
И умерла, садясь на судно.
Пушкин был не совсем прав. Удар с императрицей случился в туалетной комнате не на судне, а на стульчаке, который она приказала сделать из польского трона… Ее бережно и слегка брезгливо с него сняли и отнесли в покои. Там, не приходя в разум, она и отойдет.
Плошки с шипением гаснут. Освещать им, впрочем, уже нечего, сцена пуста.
Лишь где-то вдалеке, за пыльными кулисами, бьет колокол.
И чей-то тихий голос все повторяет строку из 118-го псалма: «Благо ми, яко смирил мя еси… Благо ми, яко смирил мя еси…»
Феодор, Феодор
В 1738 году в Преображенском полку, расквартированном в Аничковой слободе в Петербурге, произошел случай, всколыхнувший регулярное течение гвардейской жизни. Во время обычного собрания, среди шуток, вина и табачного чада, один из гвардейцев упал замертво. Был он отменно здоров и в самом приятном расцвете своей молодости. Послужило ли поводом кончине чрезмерное возлияние Бахусу или же тайный недуг – неизвестно: вскрытий тогда не производили. Тело несчастного неловко распростерлось на полу; гвардейцы, похлопав товарища по хладным щекам, замолчали и обнажили головы.
Это, однако, было еще не все.
Вскоре из Преображенского полка бежал другой гвардеец из бывших на той самой пирушке. Подозрение о прикосновенности беглеца к смерти своего несчастного товарища не подтвердилось. Поговорив и посудачив, о побеге вскоре забыли.
Звали беглеца Иван Игнатьев сын Ушаков.
Ушаковы были древним, но угасшим родом. Происхождение вели, согласно Бархатной книге, от касожского, то есть адыгского, князя Редеги, перешедшего на русскую службу. Праправнук Редеги носил прозвище «Ушак», что в тюркских языках означает «мелкий, коротышка».
От коротышки Ушака и пошли Ушаковы. Одна из ветвей осела в Романском уезде Ярославской провинции, в пожалованном им сельце Бурнаково.
Здесь, в Бурнаково, в 1718 году и родился Иван Ушаков, тот самый внезапный беглец.
В 1744 году сыскным отрядом, направленным в Площанскую пустынь Орловской губернии, был отловлен беспаспортный насельник, подвизавшийся в дальней лесной келье. В монастырях часто скрывались преступники и беглые крестьяне, так что «паспортный режим» во святых обителях проверяли часто. Арестованный и оказался тем самым беглым сержантом. Был он тотчас доставлен в Петербург и допрошен самой императрицей Елизаветой Петровной, в чьем августейшем ведении находились преображенцы.
Вместо бравого сержанта пред самодержицей предстал бледный ликом и одетый во власяницу отшельник. Спрошенный о причинах побега, отвечал, что был потрясен внезапной, среди веселия, смертью своего товарища. А когда государыня – велия милость! – объявила ему о прощении и пожаловала прежним чином, стал просить ее дать ему умереть монахом.
Государыня Елизавета Петровна имела чувствительное сердце. Слезная просьба беглеца была удовлетворена. Он был уволен со службы и определен в Александро-Невскую лавру. А через три года пострижен в монахи с именем Феодор – «дар Божий». Феодором, кстати, звали старшего его брата, но об этом еще будет сказано.
Строгость и постничество, в которых жил монах Феодор, не ладились с шумом столичной жизни, проникавшим даже сквозь лаврские стены. Шум этот тревожил и развлекал. И как тогда, как и в гвардейской своей молодости, монах Феодор снова решается на побег.
В 1757 году, пробыв в Лавре около десяти лет, он выехал в Саров.
Свернулся за спиной, как свиток, Петербург, распахнулись навстречу русские леса и перелески. На этот раз отъезд был не тайным – со старцем Феодором выехали некоторые его духовные чада, ученики и ученицы. По прибытии в Саров учениц он поместил в Арзамасском Никольском монастыре, а сам с учениками поселился в Саровской пустыни.
В пустыни старец Феодор прожил два года. После чего возымел намерение возобновить обедневшую Санаксарскую обитель, приписанную тогда к Сарову. Монастырь этот, основанный при царе Алексее Михайловиче в трех верстах от городка Темникова, к той поре захудал. Единственная церковь обветшала, деревянные кельи и ограда держались на монашеском честном слове, кровли сгнили.
Не одна Санаксарская обитель находилась тогда в запустении. Все монашество, начиная с Петровых реформ, переживало застой и упадок.
«Но, – как писал протоиерей Георгий Флоровский, – кончается XVIII век монашеским возрождением, несомненным напряжением и подъемом духовной жизни. Восстанавливаются и оживают запустелые или разоренные монастырские центры: Валаам, Коневец и другие…»
Среди этих «других» был и Санаксарский монастырь.
Окинув строгим взором царившее в монастыре запустение, Феодор приступил к строительству. Помогали средствами благотворители, почитавшие старца еще в бытность его в Александро-Невской лавре. Обитель стала оживать, хорошеть и пополняться братией. Епископ Тамбовский Пахомий, призвав к себе преподобного, просил его принять священство и сесть в Санаксаре настоятелем. Старец отказывался, но, убежденный епископским красноречием, дал согласие.
13 декабря 1762 года он был рукоположен в иеромонаха.
Настоятелем преподобный Феодор был твердым и строгим. Бо́льшая часть времени в обители проходила за богослужениями. В церкви требовал вдумчивого чтения, чтобы читали «не борзясь». Завел в обители личное руководительство братией и полное откровение помыслов. Днем и ночью всякий мог постучаться к настоятелю; при выходе от старца ощущались на душе тишина и свобода. На общие монастырские труды, покосы и ловлю рыбы обязаны были ходить все; выходил с братией и сам настоятель. И на братской трапезе вкушал наравне со всеми.
Когда
